Цезарь и Клеопатра (сборник)

Та же мгла, которая поглотила храм Ра и сирийский дворец. Та же мертвая тишина. Настороженное ожидание. Но вот черная неподвижная мгла подергивается мягкой серебряной дымкой. Слышится странная мелодия: это колеблемая ветром арфа Мемнона поет перед восходом луны. Громадная полная луна встает над пустыней, озаряя широкий горизонт, на фоне которого смутно выступает огромная фигура; в расстилающемся лунном свете она постепенно принимает очертания Сфинкса, покоящегося среди песков. Свет становится все ярче, и теперь уже ясно видны открытые глаза истукана – они устремлены прямо вперед и вверх в бесконечном, бесстрашном бодрствовании; между его громадными лапами виднеется яркое пятно – груда красных маков, на которой неподвижно лежит девочка. Ее шелковая одежда тихо и мерно поднимается на груди от дыхания – спокойного дыхания спящей; заплетенные волосы сверкают в лунном блеске, подобно крылу птицы.

Внезапно издалека раздается смутный чудовищный гул – может быть, это рев Минотавра, смягченный далеким расстоянием, – и арфа Мемнона смолкает. Тишина, затем несколько далеких пронзительных звуков трубы. Снова тишина. Потом с южной стороны, крадучись, появляется человек. Восхищенный и изумленный этой загадкой ночи, он останавливается и замирает, погруженный в созерцание; но грудь Сфинкса с ее сокровищем скрыта от него огромным плечом истукана.

Человек. Слава тебе, Сфинкс! Юлий Цезарь приветствует тебя! Изгнанный рождением на землю, я скитался по многим странам в поисках утраченного мира, в поисках существ, подобных мне. Я видал стада и пастбища, людей и города, но я не встретил другого Цезаря, ни стихии, родственной мне, ни человека, близкого мне по духу, никого, кто бы мог совершить дела моих дней и разрешить думы моей ночи. В этом маленьком подлунном мире, о Сфинкс, я вознесен столь же высоко, как и ты в этой безбрежной пустыне; но я скитаюсь, а ты сидишь неподвижен; я завоевываю, а ты живешь в веках; я тружусь и изумляюсь, ты бодрствуешь и ждешь; я смотрю вверх – и я ослеплен, смотрю вниз – и омрачаюсь, оглядываюсь кругом – и недоумеваю, тогда как твой взор всегда, неизменно устремлен прямо, по ту сторону мира, к далеким краям утраченной нами отчизны. Сфинкс, ты и я – мы чужды породе людей, но не чужды друг другу: разве не о тебе, не о твоей пустыне помнил я с тех пор, как появился на свет? Рим – это мечта безумца; а здесь – моя действительность. В далеких краях, в Галлии, в Британии, в Испании, в Фессалии, видел я звездные твои костры, подающие знаки о великих тайнах бессменному часовому здесь, внизу, которого я нигде не мог найти. И вот он наконец здесь, этот часовой – образ неизменного и бессмертного в бытии моем, – безмолвный, полный дум, одинокий в серебряной пустыне. Сфинкс, Сфинкс! Я поднимался ночью на вершины гор, прислушиваясь издалека к вкрадчивому бегу ветров – наших незримых детей, о Сфинкс, взметающих в запретной игре твои пески, лепечущих и смеющихся. Мой путь сюда – это путь рока, ибо я тот, чей гений ты воплощаешь: полузверь, полуженщина, полубог, и нет во мне ничего человеческого. Разгадал ли я твою загадку, Сфинкс?

Девочка (проснувшись, осторожно выглядывает из своего убежища). Старичок!

Цезарь (сильно вздрагивает и хватается за меч). Бессмертные боги!

Девочка. Старичок, не уходи отсюда.

Цезарь (совершенно ошеломленный). «Старичок, не уходи отсюда…» И это – Юлию Цезарю!

Девочка (настойчиво). Старичок!

Цезарь. Сфинкс, ты забыл о своих столетиях. Я моложе тебя, хотя голос твой – голос ребенка.