Цезарь, или По воле судьбы

Криво усмехаясь, Аттик в изумлении смотрел на письмо. Ну и как к этому относиться? Неужели Цицерон именно так и думает? Неужели он действительно считает, что, если разразится гражданская война, Помпей и все лояльные римляне не сумеют победить Цезаря? Аттик был уверен, что это мнение Цицерона обоснованно, ведь его брат Квинт Цицерон служил под началом Цезаря в Косматой Галлии. Мнение Квинта Цицерона многое значит. Так не лучше ли не давать Цезарю повода думать, что Аттик ему враг?

Итак, Аттик провел несколько напряженных дней, проверяя свои финансы и инструктируя персонал. Затем он уехал в Кампанию – повидаться с Помпеем, вернувшимся на свою неаполитанскую виллу. Рим все еще гудел. Всех тревожило войско, расположившееся в Плаценции. Хотя из Плаценции в Рим писали, что никакими легионами там и не пахнет.

Но Помпей рассуждал о Цезаре весьма туманно, так и не высказав сколько-нибудь определенного мнения. Вздохнув, Аттик закрыл эту тему, молча поклявшись повиноваться далее здравому смыслу и не предпринимать ничего, что могло бы настроить против него Цезаря. Он заговорил о наместничестве Цицерона в Киликии, превознося заслуги старого болтуна. Здесь не было особого перебора. Этот любящий вкусно поесть кабинетный вояка действительно показал себя неплохим управленцем, проведя справедливую и разумную реорганизацию финансовой системы Киликии и даже выиграв небольшую, но весьма выгодную войну. Помпей кивал и со всем соглашался. Его круглое мясистое лицо было спокойным. «Интересно, – подумал зло Аттик, – как бы ты взвился, узнав, что Цицерон предрекает твое поражение?» А вслух сказал, что надо предоставить Цицерону триумф за его победы в Каппадокии и на Амане. Помпей с готовностью поддержал это предложение, сказав, что будет голосовать за него.

Однако Помпей не присутствовал на заседании в Ноябрьские иды. Он не ожидал, что сенат победит, и не желал переживать новые унижения, наблюдая, как Курион методично бьет в ту же точку: то, что отнимается у Цезаря, должно быть отнято и у Помпея! Так все и получилось. Сенаторы ни к чему не пришли. Марк Антоний ревел, как бык, перекрывая тявканье Куриона.

А простой народ Рима занимался своими делами, очень мало всем этим интересуясь. Многолетний опыт показывал, что все социальные потрясения бьют главным образом по тем, кто вверху. Кроме того, в римских низах преобладали симпатии к Цезарю, а не к boni.

В рядах же всадников, особенно тех, что принадлежали к восемнадцати старшим центуриям, царил раздрай и настроения были совсем другими. Ведь гражданская война в первую очередь ударит по ним. Коммерция рухнет, долги невозможно будет собрать, займы лишатся обеспечения. А об инвестициях и вовсе придется забыть. Всех мучила неопределенность: кто прав, кто не врет? Вошли ли четыре легиона в Италийскую Галлию? И если вошли, то где же они? А если их там нет, то почему этот факт упорно замалчивают? И вообще, интересует ли таких, как Катон и Марцеллы, что-нибудь, кроме твердого намерения преподать Цезарю урок? И что это за урок? Что именно сделал Цезарь, чего не делали другие? Что плохого в том, что Цезарю разрешат баллотироваться в консулы in absentia и он избежит обвинения в измене, которое так стремятся выдвинуть против него boni? Ответ на последний вопрос был ясен всем, кроме самих boni: ничего! Рим останется стоять, как стоял, а вот гражданская война будет для него катастрофой. Похоже, boni не уступают Цезарю только из принципа. Принцип? Что это такое? Для коммерсанта нет более чуждого понятия. Воевать ради принципа? Сумасшествие! И всадники принялись наседать на сенаторов, склоняя их к компромиссу.

К сожалению, boni были противниками всяческих компромиссов, а мнение плутократов их и вовсе не интересовало. Катон и Марцеллы пуще всего страшились утратить свой политический вес, если Цезарь добьется того, чтобы его во всех отношениях приравняли к Помпею. А почему, кстати, Помпей все еще отсиживается в Кампании? Какова его позиция? Все указывало на его союз с boni, но, возможно, он пересмотрит свою точку зрения, если кто-нибудь ему что-нибудь шепнет?

В конце ноября новый наместник Киликии Публий Сестий отбыл из Рима. С ним уехал и Брут. В жизни его двоюродной сестры Порции образовалась пустота, в отличие от жены Брута Клавдии, с которой он почти не виделся. И Сервилия не ощутила потери, поскольку зять Гай Кассий стал ей гораздо ближе, чем сын. Кассий подавал большие надежды как воин и политический деятель. К тому же при ней еще оставался и Луций Понтий Аквила.

– Я уверен, что по дороге увижусь с Бибулом, – сказал Брут Порции, когда зашел попрощаться. – Он в Эфесе и, наверное, там и останется, пока тут все не утрясется.

Порция знала, что плакать дурно, но слезы сами собой полились из больших серых глаз.