Тщеславие

Первая литературная дискуссия произошла в комнатке беременной, расположенной через три двери от Димкиной. Из-за маленьких габаритов присутствие всего нескольких человек создавало [51] ощущение огромного приёма. Гости болтали, перекрикивая друг друга, пили, курили и флиртовали. Хозяйка комнаты не делала ничего из вышеперечисленного. Она взяла гитару и принялась петь громким голосом. Беременная нарядилась в большую оранжевую футболку с надписью «За-жйга». Даже самые тупые поняли: она девушка зажигательная. Голос беременной ярко, точнее громко, иллюстрировал иронию природы, когда она одаривает одно и то же существо двумя диаметральными по силе качествами: насколько рассказчица была мала, настолько её голос был звучен. У рассказчицы, как у многих людей, наделённых голосом, имелось заблуждение, что её пение всем приятно слушать. Она пела громко и не фальшиво, растягивая слова и обводя взглядом примолкших молодых литераторов. Репертуар составляли песни из советских мультфильмов и сентиментальных кинороманов. Некоторые из гостей местами подпевали, остальные же сидели насупившись, пытаясь заглушить алкоголем чувство тоски, нагоняемое пением. Димка потом рассказывал, что многие были готовы вытолкать поющую рассказчицу в окошко вместе с её гитарой. Вовремя вспомнили, что она на седьмом месяце, а лишать жизни неродившееся дитя — грех. Ведь нет гарантии, что ребёнок рассказчицы будет так же горланить где-нибудь лет через двадцать и му-чить этим окружающих. Впрочем, даже если бы такая гарантия была, всё равно бы не вытолкали.

[52] После нескольких рюмок Димку стали расспрашивать: москвич ли он. Москвич. Чё, прямо в Москве родился? Чтобы не расстраивать собеседников, не строить разделительную стену в начале знакомства, Димка сказал, что в Москве с детства, а родился в Потсдаме. Типа отец военным был в Западной группе. Потсдам Димка вспомнил потому, что Поросёнок там родился. Собеседники обрадовались, что уличили Димку. «В Потсдаме родился, а говоришь, москвич». Димка виновато улыбался.

На соседнем стуле подёргивала голыми плечами рассказчица Лиса из Кургана.

Холодно?! — крикнул ей Димка.

— Немного, — ответила Лиса, почти коснувшись своими коралловыми губами его уха. «Интересно, — подумал Димка. — Она колет в губы ре-стилайн, чтобы они такие пухлые были? И своя ли у неё грудь?» Пожив с Юлькой, он много всего про косметологию узнал. Окно открыли, чтобы выветрить клубы сигаретного дыма. Димка накинул на Лисьины плечи свою олимпийку.

Поэт с еврейской фамилией рассказывал двум критикессам о своём испанском происхождении.

— В тебе правда есть что-то испанское! — щебетали критикессы, а одна то и дело поправляла сползающую с плеча бретельку прозрачной блузочки. Поэт кокетливо теребил бородку кастильского гранда и подбрасывал критикессам новые факты сочинённой биографии. Ногти его выгля[53]дели так, будто с пальцев соскребали кожицу, пока не доскребли до ногтей. Скребли неаккуратно. Атмосфера всеобщего флирта накалялась. Долговязый сказочник делился экстравагантными рецептами:

— Мы с пацанами из больнички мешаем спирт с жидким азотом. Получается желе.

— И что?

— Кормим друг друга с ложечки. Эффект любопытный...

Драматург-революционер курил трубку. Марат сообщил бритоголовому ветерану, что его, ветеранские, рассказы ему, Марату, не понравились. Бритоголовый ответил, что Марат дурак, и отвернулся. Димка почувствовал, что частота взглядов, которые бросает на него беременная поверх гитары, превышает допустимую норму, и повернулся к Лисе.

Лиса увлечённо болтала с Арменом. Его рука, касаясь Димкиной олимпийки, покоилась на её бедре. Вспомнилось забытое со школы чувство, как будто девочка, которой ты подарил редкий вкладыш, взяла и отдала его другому мальчику. Ты-то думал, что, подарив ей вкладыш, станешь её возлюбленным, а у неё, оказывается, уже есть возвлюбленный, а подарки она от всех принимает.

— Слушай, я выйду проветриться... Можно? — улыбнулся Димка, кивая на свой предмет одежды. Армен отвёл глаза, Лиса окинула Димку долгим взглядом:

[54] —Конечно.

Накинув олимпийку, хранящую Лисьино тепло, Димка вышел в коридор. «Смотаюсь в парк, подышу воздухом».

Из комнаты поэта Тарковского и волосатого ларёчника доносились звуки ментовского сериала, скрип кровати и стоны:

— Руки за спину... Да, да... Давай, дэвочка... Всё равно посажу!.. Ой, Гусейн, ой-ой-ой, мамочки...

Ларёчник отдыхает с продавщицей.

— Бдыщ-бдыщ... — хлопают выстрелы в телике.

* * *