Тщеславие

Он ходил по комнате, смотрел на нечищеную бронзу курганов - на разных рынках Азии он купил их несколько штук - от них словно веяло другой, совсем непохожей на европейскую, жизнь. А вот вместе с этим курганом на рынке в Бухаре один старик (в Москве его назвали бы опытным экспертом) поняв, что Сергей настоящий покупатель (с деньгами в кармане) показал ему нож одного из палачей эмирата. Объяснил, как казнили этим ножом: Палач сидел на скамеечке, рядом на коленях, положив голову на бедро палачу, которое было застелено клеенкой (чем застилали до клеенки - старик не знал). А вот казно с клеенкой он видел сам в 197 году. Малла читал молитву, палач и приговоренный ждал. Старик показывал нож, сделанный наподобие ятагана. Только в середине словно ножницами был вырезан полукруг. И палач после слов Ала Акбар, начинал перерезать горло несчастному, вслед за обычным лезвием в голо словно проваливалась выемка и уже широкая часть лезвия отрезала голову чуть ли не до основания. По крайне мере - отрезать голову таким ножом палачу ничего не стоило за считанные секунды. Старик сказал, что нож достался ему, когда разбегался эмирский двор и они догнали палача с золото и другим добром уже недалеко от Афганской границы. "Этот нож, - сказал старик, - лежит у меня ровно пятьдесят лет. Что им будешь делать? После того, как им отрезали столько голов... И резать корову он не годится. Купи!". Старик назвал сумму, за которые можно было купить костюм. Сергей чуточку поторговался и купил. Нож теперь у него целых пятнадцать лет. Видел его Роберт да одна или две женщины, тогда он им живописал о жестокостях азиатских обычаев. Мол, и с башни бросали, и вешали (правда, предварительно тоже перерезав горло), и отрезали головы вот этим самым ножом. Он достал нож из шифоньера и подивился еще раз материалу, из которого он был сделан. Может, такова вот дамасская сталь? Нож был чуть темен, как и положено творцу смерти. Сергей ни разу не точил этот нож, но лезвие его было тонким и острым, словно нож только и ждал очередного горла. Сергей приложил его к своему горлу. Да, удобная штука рванул один раз - и сам себе можешь голову охватить. Что же делать? подумал Сергей. Последняя словинка - затея с книгой о Ферганской долине давно выявили всю глупость такой затеи. Стихи. Но он уже двадцать пять лет не написал ни строчки. И - не напишет. Не требует его к священной жертве Аполлон. А строчить как сотни и сотни этих членов СП - нет, увольте! Он знал из печати, что некоторые московские умельцы выпускали каждый год по сборнику. Ну и как - народ читает что ли, эти стихи. Только дачи, машины и апломб. Что же делать? Денег у него было вполне достаточно. В шкафу стояли банки с растворимым кофе, сгущенкой, коробки с макаронами и даже - сахар. В ящике, что стоял в нижнем отделении шифоньера и был всегда закрыт на ключ тысячи четыре денег. И тут Сергей в который раз поймал себя на том, что говорит вслух слова, о чем он вроде и не думал: "Да, хватит на похороны и на памятник. И на все эти поминки". И - опять удивился. Он один раз у тетки при сестре ляпнул, чего кажется в уме не держал. У тетки были золотые часы еще дореволюционного производства, несколько комплектов удивительного фарфора. Они говорили о том и сем и вдруг Сергей ляпнул: "Когда тетя умрет (а тетке тогда было всего сорок восемь!) золото и посуду я заберу себе. С тебя платьев хватит". Он покраснел от сказанного: ведь никогда, даже во сне, он не мечтал о теткином фарфоре и тем более - золотых часах. Откуда это выскочило и почему? Так он ляпнул одной своей знакомой: "Пока не постираешь все и не погладишь - ни на что не рассчитывай". И тоже он никогда об этом не думал. В химчистке девочки все стирали отлично, так как он при каждой стирке оставлял им по червонцу. И стирали они и гладили - не хуже хваленых китайцев из разных романов. Вот и сейчас - откуда эта мысль о похоронах и о ноже? Ведь куда проще ружье: нажал на крючок - и тово. Мозги на потолке.

А ночи становились все мучительнее. Он уже не засыпал и в три ночи без стакана коньяка (за время работы на станции совсем отвык от водки), и минут за пятнадцать до наступления трех ночи (это же по-нашему, по-русски, по Москве - двенадцать!) записал элениум стаканом коньяка, это была вторая таблетка: чтобы держаться до трех, он часов в десять пил первую. А до тех пор, пока в вентиляционном отверстии на кухне были слышны голоса соседей снизу и сверху. Он был совершенно нормальным человеком.