Цифровой журнал «Компьютерра» № 33

Возможно ли будет вышеизложенное – ну, пока не проверим экспериментально, мы этого не узнаем. Тут всё зависит от мировоззрения говорящего о проблеме. Автор, например, полагает, что к такому ходу событий, – пестованию ИР в духе человеческой культуры, – стоит готовиться, поскольку исходит из своих вероисповедных взглядов. Поясним на примере. Вот вышла новая книга Стивена Хокинга – «The Grand Design». Британские, – нет, не учёные, журналисты, – радостно оценили её доказательством отсутствия Бога. Дело в том, что Хокинг, дискутируя с взглядами Ньютона (да-да, сэра Исаака, современника Петра Великого) написал, что возникновение Вселенной описывается естественными науками (Ньютон предполагал Божественный Толчок в начале). Правда, есть маленькое «но». Где то с начала XIX века серьёзные теологи отбросили Theology naturalis, Естественное богословие. Согласно взглядам аврамических религий Творец создал мир так, чтобы связкой между Ним и людьми могла быть Вера, но не Знание. Следовательно в мире не может быть никаких однозначно фальсифицируемых доказательств бытия Божьего. Так что дискутировать с естественным богословием – примерно то же, что опровергать некогда вполне научную систему Птолемея.

И вот именно из этих соображений, – что следы Творения сокрыты, пока существует этот мир, ибо иначе Вера схлопнулась бы в Знание – для верующих вытекает то, что человек не может оказаться венцом творения. Сделать нейроны и синапсы невоспроизводимыми в «железе» было бы покушением на Свободу веры. Хокинг, кстати, весьма близок к трансгуманизму, правда по совсем иным соображениям...

К оглавлению

Василий Щепетнёв: Метаинфляция Василий Щепетнев

ОпубликованоВасилий Щепетнев

Метаинфляция есть инфляция всего (включая то, о чем мы в настоящее время не имеем понятия), протекающая везде.

Это определение я услышал от знакомого экономиста любителя. Говорит, что дошел собственным умом. Верю. Пусть оно покамест миру неизвестно, но дайте срок, и его высекут на гранитной плите на Красной Площади, на лужайке у Белого Дома, где-нибудь в Давосе. Определение высекут, а не экономиста — надеюсь. Хотя, конечно, никто не знает своей судьбы.

Сам Ленин, давая в своих брошюрах определения то классам, то материи, то революционной ситуации, тоже не знал, что их, определения, станут заучивать студенты и технических, и естественных, и гуманитарных вузов, а также военных училищ и академий. Знал бы, постарался б сделать их изысканными с одной стороны и чеканными с другой. Но что вырвалось из-под пера, то и вырвалось. Ничего, помним — «верхи не могут, а низы не хотят».

Метаинфляция будет направлять течение двадцать первого века, как она направляла течение века двадцатого, во всяком случае, его последней трети. Инфляция в технике: сегодня одна лошадиная сила в автомобиле или тракторе выполняет заметно меньшую работу, нежели восемьдесят лет назад — и в пассажиро-километрах, и в центнерах с гектара. Инфляция звания: полковник милиции двадцать первого века принимает у новичка-обывателя экзамен (практику) на водительские права — дело сержанта двадцатого века. Или популяция вообще: за последние сто лет население выросло — или вздулось (лат. Inflatio — вздутие) более чем втрое, при этом…

Нет, не буду пока о населении. Айтишная направленность издания подразумевает, что авторы будут писать про Ай и про Ти. Так вот, инфляция в области информации впечатляет много больше, чем в любой иной области бытия.

Девятнадцатый и, отчасти, двадцатый век держали информационную инфляцию в узде. На одну мыслящую голову информации производилось в самый раз, порой даже чувствовался дефицит. Собственные научные исследования запечатывались грифом «совершенно секретно», любое неосторожное слово могло стоить невоздержанному на язык человеку свободы, а то и жизни — вспомним «дело о круцине», лекарстве против рака.

Добывать чужие секреты посылались особо подготовленные люди, тоже рисковавшие свободой и самой жизнью. Даже несекретные труды публиковались с задержкой, порой достаточной, чтобы утерять и новизну, и приоритет. Но если взять годовую подшивку журналов начала двадцатого века по той или иной дисциплине, то видно — ученым было что сказать, статьи писали «от души».

Сегодня значительная часть публикаций в научных журналах появляется только потому, что для защиты кандидатской или докторской диссертации положено иметь столько-то печатных работ. А что внутри? Да что угодно, хоть полная нелепица вроде пресловутого «Корчевателя», программно сгенерированного наукообразного текста. Впрочем, чаще статья — это капля смысла, раздутая до размеров хорошего пузыря. Судить могу только по доступным моему пониманию работам по дерматовенерологии. Не исключаю, что в экономике все иначе: что ни текст, то огурчик.