Цикада и сверчок (сборник)

В состязаниях обычно участвуют не монахи, а простые миряне. Подготовка к ним начинается восемнадцатого июня: отбирают по четыре ствола женского и мужского бамбука, которые закрепляются между бревнами, поставленными справа и слева от входа в главное святилище храма. У мужских деревьев оставляют листья, но обрезают корни, женские оставляют с корнями.

По традиции участники состязания, расположившиеся слева от входа в святилище – если повернуться к нему лицом, – называются командой из Тамба, а справа – командой из Оми[64].

Каждый участник надевает традиционную одежду из грубого шелка, обувает соломенные сандалии на шнурках, подвязывает рукава тесемками, опоясывается двумя мечами, голову обматывает кэса[65], сшитым из пяти лоскутьев, к пояснице прикрепляет листья нандины и берет в руки тесак в парчовых ножнах. Предводительствуемые глашатаем, расчищающим путь, участники состязания направляются к вратам храма.

Примерно в час пополудни монах в старинном одеянии гудит в раковину, возвещая начало состязания. Два юных послушника, обращаясь к настоятелю храма, нараспев провозглашают:

– Поздравляем с праздником рубки бамбука!

Затем они подходят к расположившимся слева и справа от главного святилища участникам состязания и говорят:

– Желаем успеха команде Оми!

– Желаем успеха команде Тамба!

Следует процедура выравнивания стволов бамбука, после чего послушники извещают настоятеля:

– Выравнивание окончено.

Монахи входят в святилище и читают сутры. Вокруг за неимением цветов лотоса[66] разбрасывают ранние хризантемы.

Настоятель спускается с возвышения, раскрывает веер из кипарисовика и трижды поднимает и опускает его. Это знак к началу состязаний.

С возгласами «Хо!» участники состязаний по двое подходят к стволам бамбука и разрубают их на три части.

Это состязание и хотел Такитиро показать Тиэко. Как раз в тот момент, когда он все еще колебался, ехать ли в такой дождь в Курама, пришел Хидэо. Под мышкой у него был небольшой сверток, завязанный в фуросики.

– Вот пояс для барышни. Наконец-то я его выткал.

– Пояс?.. – с недоумением спросил Такитиро. – Пояс для дочери?

Хидэо отступил на шаг и вежливо поклонился, коснувшись ладонями пола.

– С узором из тюльпанов?.. – весело спросил Такитиро.

– Нет, по эскизу, который вы создали в Сага, – серьезно ответил Хидэо. – В тот раз я по молодости нагрубил вам. Искренне прошу прощения, господин Сада.

– Напротив, Хидэо, я должен благодарить тебя. Ведь ты раскрыл мне глаза, – возразил Такитиро.

– Я принес пояс, который вы просили выткать, – повторил Хидэо.

– О чем ты? – Такитиро удивленно воззрился на юношу. – Ведь тот эскиз я выкинул в речку, что протекает у вашего дома.

– Значит, выкинули?.. – Хидэо был вызывающе спокоен. – Но вы дали мне возможность поглядеть на него, и я запомнил рисунок.

– Вот это мастер! – воскликнул Такитиро, но сразу помрачнел. – Послушай, Хидэо, с какой стати ты выткал пояс по рисунку, который я выбросил? С какой стати, я тебя спрашиваю? – Такитиро охватило странное чувство, которое не было сродни ни печали, ни гневу. Превозмогая себя, он добавил: – Разве не ты говорил, что в эскизе нет гармонии и душевной теплоты, что от него веет беспокойством и болезненностью?

– …

– Поэтому я и выкинул его, едва выйдя из вашего дома.

– Господин Сада, умоляю вас: простите великодушно, – Хидэо вновь склонился в поклоне, коснувшись руками пола, – в тот день я с утра занимался нудной работой, устал и был зол на весь свет.

– Со мной тоже творилось что-то неладное. В монастыре, где я схоронился, в самом деле мне никто не мешал. Там тихо – одна лишь пожилая настоятельница да приходящая старуха-служанка, а такая тоска, такая тоска… К тому же дела в лавке последнее время идут из рук вон плохо, и вдруг ты мне все это выкладываешь… А поделом! Какая надобность мне, оптовику, рисовать эскизы, да еще новомодные?

– И я о многом передумал. Особенно после встречи с вашей дочерью в ботаническом саду.

– …

– Извольте хотя бы взглянуть на пояс. Не понравится, возьмите ножницы и разрежьте его на куски.

– Показывай, – буркнул Такитиро. – Эй, Тиэко, поди-ка сюда.

Тиэко, сидевшая за конторкой рядом с приказчиком, сразу же откликнулась на зов.

Насупив густые брови, сжав губы, Хидэо с решительным видом положил на циновку сверток, но его пальцы, развязывавшие фуросики, слегка дрожали.

– Взгляните, барышня, это пояс по рисунку вашего отца, – обратился он к Тиэко с поклоном и замер. Тиэко отвернула край пояса.

– Ах, верно, рисунки Клее подсказали вам, отец, этот эскиз? Там, в Сага?

Она отвернула еще немного и приложила к коленям.

– Замечательно!

Такитиро молчал, состроив кислую мину, однако же в глубине души был поражен памятью Хидэо, запомнившего рисунок до последней черточки.

– Отец! Пояс в самом деле чудесный, – воскликнула Тиэко с нескрываемым восхищением.

Она пощупала пояс и, повернувшись к Хидэо, сказала:

– Добротно выткано.

– Благодарю, – ответил Хидэо, потупившись.

– А можно весь поглядеть?

Хидэо кивнул.

Тиэко встала и во всю длину развернула пояс на полу. Потом положила руку отцу на плечо и принялась разглядывать работу Хидэо.