Цикада и сверчок (сборник)

Он шел по коридору, уставившись в пол. Он заметил туфельки Анны перед дверью ее комнаты. Напевая по-английски русскую песню, он отправился на станцию.

«Добро пожаловать!» – как ни в чем не бывало сказал ему дежурный на следующий вечер.

И вот теперь сквозь щель между раздвижными перегородками он наблюдал за тем, что творится в комнате Анны. Неглаженое белье Анны и ее братьев, два обшарпанных чемодана, поверх них – кулек с горохом, старенькая гармоника, возле вешалки – запылившийся венок, детская деревянная лошадка… И больше ничего. На шее свалившейся набок лошадки – российский орден.

Вползла горничная.

– Я постелю вам постель, господин. – В первый раз в жизни его назвали господином. – Если вам понравилась эта русская девушка, я могу вам помочь.

– Каким образом?

– Это будет стоить двадцать иен.

– Но ведь ей всего тринадцать лет.

– Тринадцать, говорите?

Когда Анна с братьями вернулись в номер, они перекинулись несколькими словами. Потом заснули. Он же дрожал от возбуждения на своем жестком матрасе.

На третий вечер он явился с двадцатью иенами, которые он занял у друга. В комнату вползла другая горничная.

После того, как отец с братьями заснули, Анна стала негромко напевать. Он посмотрел в щель. Она сидела на постели, закрыв ноги одеялом. Юбка была аккуратно положена на циновки. На коленях у нее был целый ворох белья. Она штопала его своей японской иголкой.

Послышался гудок автомобиля. Он снова взглянул в щель. Анна спала в обнимку с братом. Были видны только ее волосы. На другом матрасе спали отец с Даниэлем. Он приоткрыл перегородку, подполз к Анне и положил около подушки кошелек. Это был черный кожаный кошелек с красной окантовкой – сегодня он купил в универмаге точно такой же, как и в прошлый раз.

Когда он открыл опухшие от слез глаза, у перегородки лежало два одинаковых кошелька. В новом лежало двадцать иен. В старом – шестнадцать с небольшим. Анна вернула ему в точности ту сумму, которую она похитила у него. В соседней комнате валялся только запылившийся венок. Анна испарилась. Она испугалась его невинности. Он отломил от венка искусственную хризантему, положил ее в кошелек и бросился в кинотеатр. Там показывали уже другой фильм. И имени Анны в программке не значилось.

Луповские были аристократами, революция выгнала их из России, и они превратились в бродяг. В перерывах между сеансами тринадцатилетняя Анна играла на пианино, девятилетний Израэль пиликал на виолончели, а Даниэль – ему было семь – пел колыбельные.

Старшеклассник пришел в общежитие и сказал сестре:

– Кошелек вернули. Я обратился в полицию. Они сказали, что его принесла какая-то бедная русская девочка.

– Это удача. Мы должны ее отблагодарить.

– Она бродяжка. Теперь ее уже не сыщешь – бесполезно. Но мы можем это дело как-то отметить. Давай купим какую-нибудь русскую вещь.

– После революции ничего русского в магазинах нет. Разве только что-то из кожи.

– И все-таки давай купим что-нибудь хорошее. Чтобы надолго осталось.

И в том же самом универмаге они купили сестре красную косметичку из тонкой ягнячьей кожи. Выходя через несколько лет замуж, сестра взяла ее с собой в свадебное путешествие.

Мартовским вечером по тротуару Гинзы шла стайка подростков весьма подозрительного вида. Он уступил им дорогу возле одного из деревьев, посаженных вдоль улицы. Стайку замыкала красивая девушка – ее лицо было белым, как у восковой куклы. Платье в горошек, старая черная шляпа надвинута на глаза, студенческое пальтецо, ноги в сандалиях – ноги, в которые хочется впиться…

Она чуть коснулась его плечом. Он крикнул ей вслед: «Анна, Анна!»

«Не Анна я, а японка», – отчетливо выговорила она и исчезла – будто ветром сдуло.

Бубня про себя «Не Анна я», он вдруг спохватился и полез в карман пиджака. Кошелька не было.

[1928]

Внебрачный сын

1

И он и она были писателями. И уже одно это могло послужить достаточной причиной для заключения брака. Точно так же, как и для его расторжения.

Брак их был прекрасен. Поскольку у нее было достаточно сил для развода.

Их развод был тоже прекрасен. Потому что у нее было достаточно сил, чтобы они оставались друзьями.

А кроме того, и мальчик, рожденный ими, тоже был прекрасен.

И спора о том, кому он достанется, тоже не возникало.

2

Его повесть и ее повесть появились в одном и том же месяце. Но в разных журналах. Он писал о любви к ней, она писала о любви к нему. Ровно то, что и требуется под этим необъятным небом.

Она прочла обе повести подряд. Передернула плечами, подавила смешок. Она кружилась по комнате и пела. Взяв сына за руку, вышла из дому.

На его столе лежали два тех же самых журнала.

– Ну что, давай отпразднуем это дело? Замечательно, правда ведь?

Избегая любопытствующих глаз, они отправились по темной улочке – точь-в-точь как много лет назад.

– После того, как мы простимся, ты ведь отправишься в ту же самую квартиру, где жил до встречи со мной. Грустно тебе станет. Может быть, ты хочешь, чтобы я переехала куда-нибудь подальше?

– Да уж, развестись-то мы развелись, но ты так близко – только руку протяни.