Цикады

[3] «Веселые ребята» — «Розовые розы». Слова Натальи Просторовой, музыка Павла Слободкина.

[2] Песня «Седьмой лепесток». Исполнители: группа Hi-Fi, Антон Токарев (кавер). Слова Эрика Чантурии, музыка Павла Есенина.

Друг в беде не бросит

— Эх, — сказал родничок, — ну, а я тогда разольюсь, — и начал сильно-сильно разливаться. И все затонуло в воде: девочка, деревцо, навозный катышок, повозочка, метелочка, дверка, блошка и вошка — всё, всё.

Братья Гримм «Вошка и блошка»

8 лет до

Уже вечереет, а двое — мальчик и девочка — не замечают ни времени, ни темноты.

По дну оврага бежит мелкий ручей, и так же быстро бегут их пальцы, перебирая один предмет за другим, словно играя несложную гамму. Они сидят перед коробкой и раскладывают безделушки: сережку с дыркой на месте камушка, резиновый браслет с выставки, коробку от знака отличия, жетон иногороднего метро, брелок с маской и розовый пушистый шарик с женской резинки. Раскладывают в немом согласии, будто подчиняясь ритуалу: один предмет он, один предмет она — и чувствуется в этом согласии, что делают они это не в первый раз. Розовый шарик укладывается в центр коробки, поверх ложится жетон.

— Тут еще место есть.

Мальчик роется в карманах и вытаскивает запасы: фантики от конфет, игрушку и главное украшение — цепочку. Девочка завороженно смотрит на цепочку и уже тянет к ней нежную детскую ладошку.

— Это в тайник, — мальчик хмурится и зажимает в кулак, ведь цепочку он взял на время, чтобы потом вернуть в мамину шкатулку.

Девочка не сводит глаз с цепочки, но соглашается. Кладет ее сверху, прикрывает фольгой от шоколада и опускает крышку.

— Надо спрятать.

Они ищут то самое место — тайное и находимое, сложное и понятное — и обнаруживают его у основания дерева, где в корнях прячется выемка, в которую как раз влезает коробка. Засыпают сверху травой и жухлыми, лежавшими с осени листьями. Мальчик вытирает тонкие белые пальцы о штанишки, оставляя грязный след, и говорит:

— Нужен знак. Только для нас.

Девочка оглядывает лужайку, берет камень и кладет у дерева.

— Теперь это наша тайна.

Они пожимают друг другу влажные от листьев и травы руки, и овраг будто сужается, скрепляя их клятву темнотой. Вдруг сверху раздается смех. Девочка отдергивает руку и отпрыгивает в сторону.

— А что это вы тут делаете?

Их трое, на вид лет одиннадцать. Выглядят как братья-близнецы — натянутые до середины ушей шапки, необъятные куртки, мотливые штаны. Тот, что по центру, кивает остальным — как по команде, они скатываются вниз, окружая их.

— Ничего. А вы? — мальчик отвечает вежливо, как его научили в школе, когда на уроке английского учительница спрашивала, как у него дела.

— Вы что-то прятали. Что?

Мальчик молчит. Девочка опускает голову.

— А если так? — старший заносит кулак, имитируя удар.

Девочка пытается рвануть в сторону, но второй ее удерживает, повторяя:

— Что у вас там?

— Пусти ее! — мальчик просит тихо, не пытаясь помочь. Он знает, что меньше, что слабее, что, если ты встречаешь медведя, надо сделать вид, что ты уже мертв.

— Так дай за что.

Мальчик делает вид, что соглашается, и идет к дереву. Потом перепрыгивает ручей и бросается бежать по склону, но тут же вязнет в весенней грязи и катится обратно. Он падает на живот, сверху хлопается что-то большое, тяжелое — один из этих вдавливает его все глубже в землю, заставляя вдыхать эти листья, эту траву, а руки шарятся по карманам, вытаскивая наружу все подряд, и слышен смех, и слышен крик, и больше он не слышит ничего.

Он открывает глаза и видит, что коробка разломана, фантики раскиданы, розовый шарик вымазан в глине.

Цепочки больше нет.

Как нет и девочки.

22 дня до

Оно копошилось, булькало, как живое, ворчало, возмущалось. Изо рта выплескивалось розовое, будто внутренности пытались покинуть перегулявшее тело. «Кровавая Мэри» мешалась с джином, а из унитаза несло перебродившим компотом с шишками.

Влил в себя пихтовый ополаскиватель, поболтал внутри и выплюнул, чувствуя, как оно, напитавшись новым вкусом, снова просится наружу. Выпил воды на кухне и зажал рот, чтобы не продолжить здесь же, с раковиной. Круг повторялся, пока из пересохших губ не стала клоками выпадать лишь пена слюны. Только теперь он смог принять таблетки — те единственные, что ему помогали.

Стоило лечь, как море внутри разволновалось, и оставалось только сидеть — он вытянулся на компьютерном кресле, поставив ноги на диван, и вывернулся так, чтобы кожзам холодил раскаленную голову. Внутри снова бурлила волна, поднимаясь, желая выплеснуться, желая лишить его последнего спасения. Нет, нет, нет, надо держаться, иначе все по кругу: тошнота — вода — таблетка — тошнота. Он не понимал, как люди превращались в алкоголиков, — каждый раз, стоило ему хоть немного забыться, заканчивался расплатой. Из мутной вязкой дремы его выдрал голос матери:

— Ваденька, милый, а ты чего не собираешься?

— Мне ко второму, — он пробормотал, надеясь, что запах елки от ополаскивателя перебьет запах елки от джина.

— А чего в кресле?

— Мигрень.