Цикл «Аратта»

— Мы склонились перед арьями, как перед зимней бурей, и накхи творят с нами все, что пожелают. Боги не любят слабых. Чем жалобнее мы стонем "спасите-помогите!", тем меньше они нас слушают. А вы, дривы, не сдаетесь — такие люди вышним по нраву… Давай зови своего зверя, а я укажу ему путь. Если он велик, пусть разорвет или отвлечет накхов, если мал — пусть перегрызет наши путы, и мы убежим.

— Какого такого зверя? — проворчал Варлыга. — Сказал же, мы…

И осекся, кое-что припомнив — давнее, убранное в самые дальние уголки памяти.

"Батюшка, меня кто-то ужалил! Ой, как печет, как больно!"

"Ничего сынок, потерпи. Пусть он запомнит вкус твоей крови. Сейчас поболит, потом весь век спокоен будешь…"

Варлыга глубоко вздохнул и смежил веки, мыслями возвращаясь в прошлое. Не такое уж и далекое, но теперь тот мир погиб навсегда. Когда не было в родном краю захватчиков-арьев, не стояли на месте родовых деревень вражьи крепости, не полыхало святотатственно подожженное нутро земли и уклад жизни был ясным, простым и незыблемым.

Вот он, четыре зимы назад, в лодке на озере, ставит сети. В небе, перекликаясь, вслед за уходящим солнцем клином летят гуси. Беловолосый мальчик, задрав голову, смотрит на птиц голубыми и чистыми, как осеннее небо, глазами…

При мысли о сыне, как всегда, что-то больно сжалось в груди. Эти воспоминания Варлыга старался не трогать вовсе. Где сейчас сын, где жена, где вся его семья, живы ли? Он не знал, и порой это казалось хуже всего. От избы осталось лишь пепелище, родичи пропали без следа. Один человек мог бы знать ответ, но он был мертв. Варлыга часто жалел, что убил его, не догадавшись спросить.

Раз пришло в болотный край половодье,
Хлынули с Холодной Спины водопады,
Воды вешние леса затопили.
Плыл рыбак на лодке по разливу,
Смотрит, дерево к воде накренилось,
Сплошь красно от кусачих огневушек.
Уж совсем то дерево погибло,
Уже ветви в воде полоскались.
Стало жалко рыбаку огневушек,
Он подплыл и весло протянул им.
Хлынули они с дерева потоком,
Чуть лодку ему не перевернули.
"Вот и смерть пришла, — рыбак испугался, —
Ах, зачем я спасаю огневушек?
Там на дереве небось наголодались,
Сейчас мясо мое до костей обгложут
И всю кровь мою выпьют до капли".
Вдруг собрались перед ним огневушки,
Обернулись человеком единым —
Красным человеком без кожи.
Говорит он дриву: "Спасибо!
Мы теперь вовек тебе благодарны.
Хочешь, нашу кровь с тобой мы смешаем,
Будут дривы с мурашами побратимы,
Зло придет, друг за друга мы встанем".
Рассекли они тогда ладони,
Руки крепко друг другу пожали.
Тут распался человек без кожи,
Сонмом мурашей разбежался.
Когда лодка берега коснулась —
Кинулись в траву огневушки,
Только их потом и видали…

Варлыга забыл, где он, забыл и про Андемо. Молодой бьяр висел на веревках, будто тряпичная кукла, глаза закатились, голова упала на плечо…

Андемо тоже был не здесь. Внутренним взором он наблюдал окружающий лес так, будто тот стал прозрачным. Вот поляна и связанные венды, вот костер, накхи, речушка гремит на перекатах…

А по соседству, под сенью раскидистой ели, — муравейник, уже уснувший на зиму. Никто из накхов на него даже внимания не обратил — куча и куча под палыми листьями…

Андемо улыбнулся, открыл глаза и прошептал:

— Вправо, за деревом, погляди… Вон они, родичи твоих побратимов.

Варлыга вдруг вспомнил, как горел большой муравейник в лесу, из озорства подожженный арьяльцами, и на глаза навернулись слезы.

— Ради сына, — зашептал он. — Помогите избавиться от пут! Клянусь, кровью врагов напою вас вдосталь! А не хватит, и свою отдам…

Вскоре темнота вокруг наполнилась шорохами, которых прежде не было. По руке венда пробежали крохотные лапки.

— Не дергайся, — раздался сзади шепот Андемо. — Пусть их соберется побольше.

Варлыга замер. Он чувствовал, как по нему бегают муравьи, но странное дело — давно ему не было так спокойно.