Цикл «Горацио Хорнблауэр». Книги 1-13

- Каждый, кто допустит подобный проступок, будучи приговорен на основании этого решением трибунала, подлежит смертной казни, или более легкому наказанию, что зависит от существа и тяжести проступка, которое трибунал постановит ему назначить.

- Нет, не может быть, дорогой! – серые глаза сидевшей по другую сторону столика Барбары широко распахнулись. – Смертной казни? Но вы произнесли «или более легкому наказанию». Что это может означать?

- Прогон через строй флота. Пять сотен плетей.

- Пять сотен плетей? За то, что человек сыграл обычное «си» вместо «си-бемоль»?

Именно таких слов можно было ожидать от женщины.

- Дорогая, обвинение заключается не в этом. Оно формулируется как умышленное неповиновение приказу.

- Но в таком пустяковом деле…

- Дорогая, неподчинение приказу не может являться пустяковым делом.

- Неужели вы способны засечь человека до смерти за то, что он отказался играть си-бемоли? Какой кровожадностью надо обладать, чтобы сводить счеты таким образом!

- Здесь и речи не идет о сведении счетов, дорогая. Наказание направлено на то, чтобы отвратить других от мысли о неподчинении приказу. Это не месть.

Но, будучи женщиной до мозга костей, Барбара оставалась при своем мнении, какие бы доводы холодного рассудка не приводились.

- Но если вы его повесите, или засечете его, - думаю, что он никогда не сможет уже играть ноты «си». Что же хорошего может последовать из этого.

- Это хорошо для службы, дорогая…

Хорнблауэр, в свой черед, продолжал отстаивать позицию, в прочности которой сам не был вполне уверен, однако натиск Барбары заставил его все горячей вставать на защиту своей любимой службы.

- Об этом узнают в Англии, - заявила Барбара. Затем в ее голову пришла новая мысль, - Конечно же, он может подать аппеляцию, так ведь?

- Если бы мы были в отечественных водах, то да. Однако я являюсь главнокомандующим на заграничной станции, и на мое решение не может быть подана аппеляция.

Это прозвучало отрезвляюще. Барбара внимательно посмотрела на человека, который из нежного, любящего, чувствительного супруга превратился вдруг во властелина, держащего в своих руках жизнь и смерть человека. И она знала, что не может, не должна пользоваться своим привилегированным положением жены, чтобы повлиять не его решение. Не ради выгод службы, а во имя своего собственного семейного благополучия.

- И скоро состоится суд? – спросила она. Ее тон выдавал перемену, произошедшую в ней.

- В тот самый момент, когда я смогу собрать трибунал. Промедление в вопросах дисциплины само по себе наносит вред дисциплине. Если кто-то затеял мятеж в понедельник, то во вторник его должны судить, а в среду – повесить. Но в данный момент здесь нет достаточного количества капитанов. Когда прибудет «Тритон» с Рэнсомом на борту, его капитан дополнит это число до необходимого. Правда, тем временем я уже передам и свои полномочия, и это дело в другие руки. Однако если «Флора» придет раньше – я отправил ее к берегу Залива, то ответственность останется на мне.

- Понимаю, дорогой, - сказала Барбара, не отрывая взора от его лица. Даже прежде, чем он заговорил снова, она была уверена, что есть что-то такое, что способно смягчить суровость того, что было сказано прежде.

- Конечно же, я еще не принял окончательного решения, дорогая, - продолжил он. - Здесь есть еще одна возможность, которой не стоит упускать из виду.

- Да? – Она с трудом смогла выдавить из себя хотя бы слово.

- Утверждение протокола и приговора станут последним событием в моем командовании. Это может послужить мне оправданием, нет, объяснением. Я могу отменить приговор в качестве акта милосердия как благодарность за хорошее поведение эскадры в период моего командования ей.

- Понимаю, дорогой. А если Рэнсом прибудет раньше «Флоры»?

- Я не могу этого исключить…

- Исключить?

- Я могу сделать предположение, что Рэнсом захочет начать командование с акта милосердия.

- А он захочет?

- Я слишком мало знаю Рэнсома, дорогая. Поэтому просто не могу ничего сказать.

Рот Барбары уже приоткрылся, она уже собиралась произнести: «Неужели для него си-бемоль важнее, чем человеческая жизнь?» - но в то же мгновение она передумала. Вместо этого она сказала другие слова, которые также, и даже еще дольше готовы были сорваться с ее уст: «Я люблю тебя, милый».