Анжелика увидела наверху чью-то величественную фигуру в светлом одеянии. Его преосвященство архиепископ Тулузский в сутане из сиреневого атласа с короткой горностаевой пелериной поднялся на хоры из позолоченного дерева. Он стоял, перевесившись через перила. Глаза его горели испепеляющим огнем. Он разговаривал с кем-то, кого Анжелика не видела.
И вдруг, охваченная тревогой, она начала пробираться сквозь толпу в ту сторону. Внизу, у лестницы, стоял Жоффрей де Пейрак и, задрав голову, с насмешкой смотрел на архиепископа.
Помните о «тулузском золоте», – вполголоса говорил де Фонтенак. – Сервилий Сципион, который ограбил тулузские храмы, был покаран за свое святотатство. Вот почему поговорка о «тулузском золоте» заставляет думать о несчастье, которое неизбежно следует в расплату за богатство, нажитое сомнительным путем.
Граф де Пейрак продолжал улыбаться.
– Я вас люблю, – проговорил он тихо, – я восхищаюсь вами. Вы наивны и жестоки, как все праведники. Я вижу в ваших глазах пламя костров инквизиции. Итак, вы меня не пощадите?
– Прощайте, сударь, – сказал архиепископ, поджав губы.
– Прощайте, Фульк из Нейи
.
Отблеск свечей падал на лицо Жоффрея де Пейрака. Его взор был устремлен в пространство.
– Что опять произошло? – шепотом спросила Анжелика.
– Ничего, моя красавица. Наши вечные ссоры…
Король Испании, бледный как смерть, одетый без всякой пышности, шел к алтарю, держа за правую руку инфанту.
У инфанты была удивительной белизны кожа, выхоленная в сумраке суровых мадридских дворцов, голубые глаза, очень светлые шелковистые волосы, которым придавали пышность накладные локоны, и покорный, безмятежный вид. Она напоминала скорее фламандку, чем испанку.
Ее наряд из белой шерстяной материи, слегка приукрашенный вышивкой, французы нашли чудовищным.
Король подвел дочь к алтарю, она преклонила колени. Дон Луис де Аро, который – неизвестно почему – должен был обвенчаться с нею вместо короля Франции, стал слева от нее, на довольно почтительном расстоянии.
Когда наступил момент клятвы в верности, инфанта и дон Луис протянули друг другу руки, но пальцы их не соприкоснулись. Другую руку инфанта подала отцу и поцеловала его. По пергаментным щекам короля покатились слезы. Герцогиня де Монпансье шумно высморкалась.
Глава 27
– Вы споете для нас? – спросил король.
Жоффрей де Пейрак вздрогнул и, повернувшись к Людовику XIV, смерил его надменным взглядом, словно это был какой-то незнакомец, которого ему не представили. Анжелику бросило в жар, она схватила его за руку.
– Спой для меня, – прошептала она.
Граф улыбнулся и подал знак Бернару д'Андижосу, который сразу же умчался.
Праздничный вечер подходил к концу. Рядом со вдовствующей королевой, кардиналом, королем и его братом, напряженна выпрямившись, сидела инфанта, опустив глаза под взглядом своего супруга, с которым завтра ее соединит торжественный обряд. Она уже была отторгнута от Испании. Филипп IV и его идальго с болью в сердце уехали в Мадрид, оставив гордую и чистую инфанту в залог мира…
Юный скрипач Джованни, пробравшись сквозь толпу придворных, подал графу де Пейраку его гитару и бархатную маску.
– А зачем вы надеваете маску? – спросил король.
– Голос любви не имеет лица, – ответил де Пейрак, – и когда прекрасные дамы погружаются в грезы, их взгляд не должно смущать никакое уродство.
Он взял несколько аккордов и запел старинные песни на провансальском языке, перемежая их любовными серенадами.
Потом он встал и, подойдя к инфанте, присел рядом с нею и спел неистовые испанские куплеты, с хриплыми вскриками на арабский манер, в которые, казалось, была вложена вся страстность, весь пыл иберийского полуострова.
Застывшее лицо инфанты с белой перламутровой кожей наконец выразило волнение – она подняла ресницы и все увидели, как заблестели ее глаза. Возможно, она в последний раз мысленно вернулась в свою уединенную обитель, где маленьким божеством жила в окружении своей старшей камеристки, своих дуэний и карликов, которые смешили ее; жизнь унылая, неторопливая, но привычная: играли в карты, принимали монахинь, которые предсказывали судьбу, устраивали завтраки с вареньем и пирожными, украшенными фиалками и цветами апельсинового дерева.
На лице ее мелькнул испуг, когда она огляделась и увидела вокруг лица одних лишь французов.
– Вы нас очаровали, – сказал король певцу. – Отныне я желал бы только одного – слышать вас как можно чаще.
Глаза Жоффрея де Пейрака странно блеснули из-под маски.
– Никто не желает этого так, как я, сир. Но ведь все зависит от воли вашего величества, не так ли?
Анжелике показалось, что король чуть нахмурил брови.
– Да, это так. И я рад был услышать это из ваших уст, мессир де Пейрак, – проговорил он с некоторой холодностью.
Вернувшись в отель уже совсем ночью, Анжелика сорвала с себя одежду, не дожидаясь помощи служанки, и, с облегчением вздохнув, бросилась на кровать.
– Я совершенно разбита, Жоффрей. Кажется, я еще не подготовлена для придворной жизни. Как это они могут столько развлекаться и еще находить в себе силы ночью изменять друг другу.