Циклическая ошибка

Это было так страшно, что Ане даже в голову не пришло фотографировать. Может, современные модники от искусства такой «неформат» и оценили бы, но тащить местных призраков в Москву не хотелось.

«Беловодье» или что-то другое, но это место была сама печаль. Печаль стояла в черных провалах окон, вилась с поземкой по тому, что раньше, наверное, было красивой широкой улицей, звенела в полуоборванных проводах.

Даже удивительно было, как их до сих пор не растащили на цветмет.

А уж о том, сколько труда потратили люди, тянувшие ЛЭП здесь, по самой границе полярного круга во времена, когда многофункциональных технических роботов еще в помине не было и деревья — удивительное дело — валили сами, при помощи пил и топоров, просто не хотелось думать. Весь титанический труд нескольких поколений людей стоял здесь сейчас и тихонько умирал, как свеча догорала. Или, скорее, уже умер. Тут уж даже Ане, мало беспокоящейся о судьбах родины, хотелось сесть, разрыдаться и напиться. А патриоты здесь, наверное, просто бы землю целовали и вешаться шли стройными рядами.

— Я за заначкой, — негромко сообщил Михалыч, притормозив. — Не шляйся тут, ценного ничего. Знаю вас, городских. Куда не надо полезете, балкой прихлопнет…

— Я никуда не пойду. Я тут посижу, — пообещала Аня. Вот уж точно ни за какие коврижки она не стала бы тут лазать с фотоаппаратом и фиксировать «реликты эпохи», чтобы прихвастнуть при случае.

Ей даже как-то стало стыдно за завод времен Красной Империи. Вот уж она дура была так дура. Просто так уж сложилось, что дуракам часто везло.

Михалыч скрылся где-то в сером полумраке между домами. Видать, канистры с топливом неподалеку прикопал. Аня сидела и ждала его, ловя каждый шорох. Ей не то чтобы было страшно — вот уж как раз нехитрая была истина, что на кладбищах взрослым людям опасаться нечего — сколько просто неприятно. Тоскливо. Ну, и холодно для комплекта, конечно. Снова поднималась метель, правда, не такая сильная. Ветер тихонько завывал в пустых оконных проемах. С крыш летела белая пыльца, поблескивающая в свете пробивающегося из-за туч тонюсенького рожка месяца.

«Земля остановленного времени».

А потом Аня услышала плач. Тихий-тихий. Ее аж мороз пробрал, под комбинезоном и всеми свитерами. Где-то вдалеке — метрах, наверное, в тридцати, там, в серой мгле — рыдал ребенок. Тоненько и безнадежно.

Не будь Аня атеисткой, она бы перекрестилась.

Нужно было или выжимать газ и гнать отсюда во всю прыть, или звать Михалыча, или все-таки разрешить загадку мироздания, от которой мурашки шли по коже. Очевидно, ребенку нечего было делать одному в заброшенной деревне, вдали от людей холодной зимней ночью.

Аня спрыгнула на снег. Включила камеру на «вишках» — те хоть и работали на остатках зарядки, но на что-то еще были способны — и, стиснув зубы, пошла на звук.

В истории про призраков она не верила лет с двенадцати. Но никакого рационального объяснения не существовало, а жить потом еще десять, двадцать, тридцать лет, понимая, что имел возможность проверить и не проверил — это проще было сразу удавиться. Она бы извелась от любопытства и сожалений.

— Эй, ты кто? Ты здесь? Покажись… — Аня по колено в снегу брела среди домов, стараясь не останавливать взгляд на черных окнах. Кажется, где-то за выбитыми стеклами еще сохранились горшки из-под цветов и какие-то остатки занавесок. Тусклые тюли походили на клочья тумана. — Эй…

Аня вышла из прохода между домами. Дальше был лес — высокий, черный, непроглядный. Плакали как будто оттуда. Она шагнула вперед и провалилась едва ли не по пояс. Кое-как восстановила равновесие. Пробрела еще немного вперед.

Или у нее начинались галлюцинации, или кто-то — а возможно, что-то — на нее смотрел. И не в спину, со стороны деревни, а из черного леса, уже совсем близко. Беда была в том, что вот она не видела ровно ничего. Ни белой фигурки между стволов, ни следов, ни зеленоватых огоньков, или чему там положено было появиться.

Черно и мертво.

— Эй…

Плач вдруг стих. А потом перешел в вой. И почти сразу в рев, хруст и треск. С ветки метрах в десяти сорвалось и метнулось в ее сторону что-то темное. Невероятно быстрое. Эдакий меховой треугольник, размером с очень крупную псину.

Аня истошно заорала и отшатнулась назад, опрокинувшись. И почти синхронно подал голос Михалыч:

— Ах ты ж мать твою дери! Пригнись, дура!

Аня, пытавшаяся выбраться из сугроба, послушно плюхнулась обратно.

Грохнул выстрел.

«Треугольник», еще раз заревел и, не добежав до Ани нескольких метров, круто изменил траекторию и метнулся прочь, в темноту леса. Аня, чувствуя, что ее не держат ноги, окончательно уткнулась в снег, оказавшись в нем едва не по самый подбородок. И разрыдалась.

— Ты че, девка, вообще ума лишилась?! — дед, тащивший ее из сугроба, рвал и метал.

— Там ребенок плакал… Я пошла посмотреть…

— Какой ребенок?! Тут с двадцать пятого года ни одного младенца не родилось! Какой к такой-то матери ребенок?!

Аня пыталась успокоиться, но никак не могла. Она ревела так, что аж снегом закашлялась.