Циклон

На лыжи — и на Енисей. Мороз берет, пар клубится, дышишь и чувствуешь, как воздух возле губ замерзает, становится туманом, — весь город седеет в искристом тумане этой яростной зимы. Выданы уже вам полушубки до колен, на ногах валенки, которые по-здешнему называются пимы. На марше то и дело звучит предостережение: «Следи за товарищем!..» То есть следи, не побелело ли у соседа лицо, не прихвачен ли нос. Потом выдали еще и шерстяные подшлемники — вещь совершенно невиданная для тех, кто из южных краев... Рядом с тобой все в масках идут, под шерстяным забралом даже Решетняка не узнать. Странное ощущение: ни выражения лица, ни улыбок, лишь в прорезях подшлемников сквозь иней глаза блестят. Безмолвный марш, без песен, только слышно надсадное дыхание от быстрой ходьбы. Точно привидения вышли на марш, точно каменные командоры в масках, один за одним, один за одним...

Сибиряки все это были, большинство таких, которые не изведали еще фронта. Из глубины тайги, с домашними еще харчами приходили в казарму, и не раз слушал Богдан их разговор о сохатых, о других зверях и охотничьих приключениях. Привычны были они к холодам, не пугали их эти буйные зимы. Помкомвзвода, шахтер с севера, фигурой на Решетняка похожий: плечи крепкие, голова низко сидит на них. Крутые скулы, обгоревшие от ветра и мороза... «А когда надоела шахта, тогда я заломил свои рога в лес, на повальные работы, — так он выражался. — Ибо после шахты никакая работа тебе не страшна...» Другой, родом откуда-то из-под Монголии, перегонял гурты скота по старинным трактам, а еще есть такие, что пришли с таежных рек или даже из тундры, из за Полярного круга, не одному из них светило по ночам северное сияние, этот удивительный холодный экран планеты. Всех подняла, призвала к оружию великая тревога, долг защищать Родину.

Жизнь впроголодь, по скудной тыловой категории. Как о важном событии, узнает братва на занятиях:

—- На обед сегодня обещают супец с медвежатиной! Одним медведем меньше в тайге, а курсак будет полон.

И ждут, загодя смакуют этого медведя. В положенное время, вооруженные ложками, располагаются вокруг миски с мутной водицей, именуемой супом: в ней зерна пшена гоняются одно за другим и плавает медвежий мосол. Помкомвзвода берет ложку неторопливо, степенно, знает — без него не начнут.

— Ну, взяли!

— Молотнем!

Стучат ложки, бегает мосол с хрящом, вареный мозг из косточки выглядывает. Кому достанется? Искушение велико, каждому хочется, но имей выдержку... Гоняют этот мосол, все следят за ним, как за передвижением важной цели на поле боя, вполглаза следят, а черпают только водичку... По всем правилам тактики и стратегии ведется битва в этой миске, тонкая, деликатная. Каждому хочется поймать, и все же и один и другой стыдливо отгоняет кость с хрящом от себя, а Решетняк ложкой, как бы невзначай, подгоняет добычу к Колосовскому, словно бы говоря: бери, бери, ты более всех обескровлен, ты после госпиталя...

Битва в миске разрешается в один миг, неожиданно: мосол, удачно подхваченный ложкой, словно бы взлетел на воздух, уже он у веселого долговязого Фомина, почти подростка, мечтающего стать снайпером. Пока другие проявляли деликатность, он прицелился, попал и выхватил этот мосол, больше, быть может, из любопытства, из своего охотничьего азарта: есть! Поймал, попал, вытащил, однако чего-то ждет, вроде бы учуяв что-то недоброе.

— Ну и снайпер ты, Хомичок! — говорит Решетняк и откладывает ложку в сторону. Не просто кладет, а с видимой обидой.

— Снайпер, снайпер, — осуждающе говорит помкомвзвода и тоже откладывает ложку.

Остальные угрюмо последовали его примеру. Растерявшийся Хомичок сидит, не зная, как ему поступить, не прикасается к мослу, не вытягивает языком вареный мозг.

— Он только что из госпиталя, — указывает помкомвзвода на студента. — Крови столько потерял... Мерзнет от бескровья, а ты... жадюга ты!

На глазах у Богдана выступили слезы. Больно и стыдно, что принимал участие в этой унизительной охоте за мослом... И что Решетняк ему эту добычу подгонял... И что Хомичок, не одолев искушения, теперь страдает, бойкотированный этими обиженно отложенными ложками, нахмуренностью голодных товарищей.

Встали из-за стола все в плохом настроении.

А ночью Хомичок подползает на нарах к Колосовскому:

— Вы не сердитесь на меня за этот мосол, товарищ сержант... Просто сдуру сама рука выхватила как-то. И ты, товарищ Решетняк, не обижайся. Если б это дома, я б тебе полмедведя отвалил!..

Совсем мальчонка, не похож на таежника, который с детства в лесах, который без промаха попадает белке в глаз. Даже по-городскому худощавый, хрупкий, бледный. Но рукавиц никогда не носит, уверяет, что руки не мерзнут. И на стрельбах Хомичок всегда один из первых. Когда получил снайперскую винтовку, просто не мог ею натешиться. За собой парень не очень следит, пояс на нем всегда перекособочен, но когда, проверяя оружие, возьмет Колосовский винтовку Хомичка и заглянет в ствол, невольно улыбнется: ни пылинки!

А Решетняк еще и поучает: