Циклоп и нимфа

– Ты все обо мне, – выдавил он хрипло. – А про мужа ни словечка, выгораживаешь его всегда. А то, что он во всем виноват, что мы оказались в такой ситуации – здесь, чуть ли не под арестом, без паспортов… В качестве чуть ли не подозреваемых! Чуть ли не отравителей! А не было никакого отравления – это твой дражайший довел своего отца до самоубийства! Я что, не помню тот вечер злосчастный? Ты все надо мной насмехаешься, а ты с Макара своего сначала спроси. Как он с отцом повел себя? Савва его без памяти любил – мне ли не знать. А твой муж… Он законченный эгоист. Он алкоголик!

– Не смей говорить о моем муже такие вещи! – прошипела Меланья.

– А с чего это вдруг я не посмею, когда это правда святая? – Филин Ярославич повторил свое любимое изречение. – Пусть и они фонд слушают. Про меня вон прослушали твои оскорбления. Пусть и про него услышат правду. И про Савву тоже пусть слушают – о покойниках, конечно, только хорошее, но вот характер-то у покойника был тот еще. Дерьмо – характер. Он как удав всех душил – кого заботой своей, кого любовью, кого капризами своими, кого приказами, повелениями. Привык в департаменте холопами помыкать! Я что, не помню, что ли, – когда при нас здесь Эдичка взвился, в истерику впал – визжал, что Савва достал его своими нравоучениями, что он возьмет ему и в чай очистителя для труб плеснет? Не было, что ли, этого? Эдичка-губернатор спятил на госслужбе, у него мозги, как плавленый сырок. Но и он не выдержал всех этих Саввиных вывертов!

Катя глянула на Мамонтова – что-то новое, интересное. И юродивый бывший губернатор, оказывается, – ларчик с секретом.

– Еще слово о моем отце, и получишь в морду.

Это произнес Макар.

Катя обернулась.

Макар стоял в дверях, прислонившись к косяку. С мокрыми светлыми волосами после душа. Он сейчас чертовски напоминал актера Бенуа Мажимеля в молодости – времен фильма «Пианистка». Голубые глаза метали молнии, ноздри раздувались. Он оттолкнулся от косяка, прошел к креслу, в котором сидела Катя, и встал у нее за спиной. Близко. Увидел, что она смотрит на него.

– Уважаемому фонду, наверное, неизвестно о том, что господин Лишаев… Филин… был должен моему отцу крупную сумму. Почти такую же, как и сумма страховки, – произнес он. – И весь этот внушительный долг не был оформлен документально, держался на честном слове со стороны заемщика. Да, Филин? А что у нас сейчас?

– Мы уладили это дело с твоим отцом.

– Ты вернул долг? Что-то я не припомню, чтобы отец говорил мне об этом.

– Мы уладили это дело. Взаимное списание. Он ведь мне тоже должен был, и немало, за переводы денег от моего имени в твой лондонский банк. Проценты, Макар. Бизнес, ничего личного.

– Долг в разы больше, чем проценты, Филин. Система взаимных зачетов пробуксовала бы. Но отец мой мертв. Как повезло тебе, Филин, а?

– Не надо обвинять меня в его убийстве из-за денег, долга. И делать это так неуклюже в присутствии этих твоих волков из фонда, – Филин Ярославич бешено глянул на Мамонтова. – Я-то как раз ни в чем не виноват. И с долгом мы все с твоим отцом уладили. А вот ты… ты отца подтолкнул к могиле. Ты его угробил, потому что ты… ты все, все разрушаешь, к чему бы ты ни прикоснулся! Ты и ее, – Филин Ярославич кивнул в сторону Меланьи, – разрушил! Разбил на куски, как хрупкий сосуд. Мне ли не знать, какой она была до тебя? И что с ней стало, когда она вышла за тебя? А сейчас ты разбиваешь, растаптываешь в пыль и те осколки, что остались. Добиваешь ее, уничтожаешь – своим неуемным эгоизмом, своей наглой распущенностью!

– Филин, молчи! Еще одно слово, и я… – Меланья встала с дивана. – Уйди. Лучше сейчас уйди отсюда.

Лишаев пересек гостиную – они все молчали – и громко, как из пушки, хлопнул дверью.

Макар обогнул Катино кресло, подошел к бару у окна и налил себе в бокал бренди – солидную порцию.

Глава 19 «Но, боюсь, среди сражений ты утратишь навсегда…»

9 февраля 1861 г. 9 часов

Казармы Конного полка, затем гостиница-трактир Ионы Крауха

Едва рассвело, когда Клавдий Мамонтов и Александр Пушкин-младший из гостиницы направились в казармы Конного полка – по занесенной снегом главной улице, увязая чуть не по колено, продуваемые ледяным февральским ветром, который и не думал стихать.

Казармы производили удручающее впечатление – облупленные, облезлые, похожие на казематы. После Крымской эпопеи в государстве ни на что не хватало денег, кроме бестолковых празднеств, – ни на ремонт зданий и дорог в провинции, ни на новые мундиры солдат. Упадок, нищета, склоки, воровство да вечные жалобы…

Старые клячи ютились на казарменной конюшне – паршивые и хромые, чахли в стойлах.