Циклоп и нимфа

Катя долго, очень долго стояла в ванной перед зеркалом и разглядывала себя. Поворачивала к свету лампы лицо… разглядывала шею, грудь… Там, где впивались его губы. Закрыла лицо руками. Потом отняла их…

Легла в кровать. Через какое-то время уснула…

Если можно назвать сном эту лихорадку.

В темноте в три часа ее разбудил шум-гам.

Она скользнула к окну.

Клавдий Мамонтов в одних брюках, босой стоял у ее дома под уличным фонарем. А в калитке колыхалась ювелирша – растрепанная, в белом шелковом пеньюаре, сдобная, как сахарная пышка, и гневная, как фурия. Она швырнула в сторону Мамонтова ком его одежды.

– Негодяй! – ее пронзительный голос разорвал тишину ночи. – Что ж ты делаешь? Спишь со мной – и при этом меня ее именем называешь?! Да пошел ты… Знать тебя не хочу! Она вон тебя в грош не ставит! Думаешь, я так не могу? Думаешь, я – безотказная?!

Мамонтов подобрал с земли свою одежду. И пошел к машине. Оглянулся на Катины окна.

Она упала на кровать.

Хотелось плакать… хотелось смеяться – над собой… Хотелось еще поцелуев – тех жгучих, пусть и вдохновленных водкой и неутоленным жаром плоти.

Les Amants Magnifiques…

Блистательные… блистательные любовники…

Да пошли они все к черту – и Мольер, и Люлли, и Циклоп… и Мамонт…

Глава 29 Un acte de passion

Персонажи, столь горячо посланные Катей к черту, провели эту ночь каждый по-своему. Люлли и Мольер кротко спали в своих овеянных славой могилах. Изгнанный из любовного гнезда Клавдий Мамонтов спать на папину профессорскую дачу не поехал. Забрал со стоянки отдела полиции каноэ, переоделся на берегу озера в спортивный костюм, что всегда возил с собой в багажнике, и до самого рассвета рассекал холодные воды Бельского озера. На утлом челне – туда, сюда, дробя на капли мираж лунной дороги, что манила мертвенным светом на водной глади, уводя за собой, то исчезая на озере, то появляясь вновь.

Всплески… Мощные гребки весел…

Луна была полной и яркой в эту октябрьскую ночь. Она притягивала взор, она завораживала.

С открытой террасы второго этажа дома Псалтырникова луну созерцал Циклоп. С террасы открывался вид на Бельское озеро, и лунная дорожка на воде мерцала среди древесных крон. Циклоп… Иван Аркадьевич Дроздов сидел боком на перилах веранды, прислонившись к стене.

Гала вышла на террасу, бесшумно отодвинув раздвижную стеклянную дверь. Она зябко куталась в свой черный кардиган, держа в руке сигарету. Затянулась глубоко, а потом бросила ее через перила веранды.

Алый уголек во тьме и вспыхнул, и погас.

– Затихли, наконец, – сообщила она. – Я к двери их спальни подошла – Макар на нее орет, а она только смеется. Хохочет как ненормальная. У Меланьи истерика. А он вышел – дверью хлопнул.

Иван Аркадьевич Дроздов смотрел уже не на луну.

– А ты как? – Гала подошла к нему.

– В порядке.

– Медитация? Как твои самураи? – Гала улыбнулась и скользнула еще ближе. – Лунная дорожка. Я девчонкой мечтала по ней рвануть – сбежать прочь от всего, от всех.

– Ты и сбежала.

– И вернулась.

– Не сама же. Он тебе велел. Вызвал тебя.

Гала носком туфельки-балетки провела по полу, словно нарисовала невидимую черту.

– Я тебя так и не поблагодарила за то, что ты меня спас.

– Благодарностей не принимаю. Милостыни тоже.

– За то, что ты меня спас от смерти, – повторила Гала. – И того, что хуже смерти.

Она протянула руку и коснулась его черной повязки на глазу. Нежно провела по щеке ладонью. Циклоп сжал ее кисть.

– Спокойной ночи, Гала, – сказал он и отпустил руку.

– А я не хочу никакой спокойной ночи. Я хочу беспокойной ночи, – улыбнулась Гала. – Такой, чтобы на всю жизнь запомнилась. Как та в театре…

Дроздов уже не сидел на перилах, а стоял перед ней. Гала поднялась на носочки и очень легко, очень нежно сама поцеловала его. Губы скользнули по его губам. Легкое касание…

Как удар…

Дроздов замер. Так и стоял, опустив руки, еще даже не веря…

И тогда она снова поцеловала его сама – уже по-настоящему.

– Гала…

– Тише, тише…

Дроздов обнял ее. Ее хрупкая фигурка в его крупных руках – словно фарфоровая статуэтка – маленькая, изящная. Но он все не верил. Он даже не осмеливался поцеловать ее сам. Когда Гала затрепыхалась в его объятиях, как пойманная птичка, сразу отпустил ее.

– Пойдем, – Гала взяла его за руку. – Только не к тебе. Эта твоя дурацкая солдатская койка. Ко мне. Хотя здесь у меня гостевая комната, но кровать привезли из Барвихи, – держа Дроздова за руку, она шагнула к раздвижным дверям.

В комнате Гала сбросила балетки, черный кардиган упал на ковер. Под ним – парижская штучка – маленькое черное мини-платьице стрейч, открывающее худенькие плечи, острые ключицы, хрупкую спину, стройные ноги.

Дроздов стоял, прислонившись спиной к двери.

– У тебя сейчас такой вид, словно ты вот-вот умрешь, – насмешливо и ласково произнесла Гала. – Вы, мужчины, такие странные. Ну же, ты первый.

Она подняла ладони вверх и сделала жест пальцами, поманила – давай, давай же.

Он сдернул с себя черную толстовку.

– Mieux vaut tard qui jamais… – по-французски прошептала Гала.

– Лучше поздно, чем никогда, – хрипло повторил за ней Дроздов.