Циклоп и нимфа

– Лицо… тоже молодое. Глаза… да не рассмотрел я, это же был офицерский ужин, и мы, сами понимаете, того-с… Я-то потом удалился, а господа офицеры еще остались пить.

– Кого из офицеров можно расспросить, кто может описать этого корнета?

– Думаю, никто. Выпимши ведь все… до сих пор с похмелья, орлы. Я с ним сам говорил минуты три, не больше, и он сразу насчет шампанского трактирщику распорядился.

– А вы видели, как он подъехал или подошел к трактиру?

– Нет. Я увидел его уже в зале у двери, попросил подойти ко мне, потому что…

– Как он вам представился?

– Фамилию свою назвал… забыл я. Гусарский корнет такой-то.

– Точно гусарский? Не путаете?

– На нем был мундир Ингерманландского гусарского полка. Они заметные.

«Ингерманландского полка… – подумал Клавдий Мамонтов. – Как эти вояки все запоминают? Язык ведь сломаешь, выговаривая…»

– В Балаклавской битве полк отличился, – Пушкин-младший кивнул. – Что он вам говорил?

– Это я ему выговор сделал – потому что одет он был не по форме, – сказал майор.

– То есть как не по форме?

– Мундир Ингерманландский. А кивер – Нарвских гусар. Я ему: «Это как понимать, господин корнет?» А он мне: «Пардон, майор, в имении друга перепутал, схватил не тот, мы были слегка не в форме». Голосишко наглый, сиплый. А кивер-то старого образца, между тем.

– Что значит «старого»?

– Докрымский, – майор растопырил пятерню и приложил ко лбу.

– Он был при сабле? – спросил Пушкин-младший.

– Да, он же прямо с улицы. Не успел в сенях оставить, как все прочие офицеры от кавалерии.

– А куда он потом делся из трактира? – спросил Клавдий Мамонтов.

– Понятия не имею. Я же говорю – ужин жесткий оборот начал принимать – еще две дюжины шампанского добавилось, сами понимаете. Офицеры… надо же было дать им расслабить себя, а при начальстве это неловко. Я их покинул. Я отец своим подчиненным, – гордо заявил майор. – Время воевать и время пировать. Так Екклезиаст еще говаривал. Тем более высочайшее распоряжение по всем губерниям – всем праздновать, всем веселиться, не поддаваться общественному унынию и пессимизму. Армия, она… приказы свыше не обсуждает. Выполняет.

– Не говорил такого ваш «Екклезиаст», – передразнил его Мамонтов. – И лучше бы вам тогда в трактире остаться, ей-богу, господин «отец своим подчиненным».

– Саша, Саша, это он и есть, – жарко зашептал он, когда они покинули Конные казармы. – Этот тип – он и есть тот аристократ, с которым Дроздовский стрелялся! Волосы в помаде! Наглый. И монокль! Ты когда-нибудь видел гусара с моноклем? Но это модно у хлыщей при дворе. Какой-нибудь сиятельный… князь или граф… Он не смирился. Он поехал вслед за Меланьей, как и Дроздовский. И это он их убил. Шампанское – это трюк. Хлыщ выставил его в трактире, чтобы напоить всех до положения риз. Господа военные уже и так были хороши, а он им еще добавил. Чтобы все сидели в трактире, никто не шлялся по двору и по гостиничным коридорам. Чтобы из номеров повылазили, услышав, что такая пьянка в трактире идет с «Вдовой Клико», чтобы присоединились! Он себе путь туда расчистил. Зашел тихо, незаметно, открыл их номер отмычкой и убил их там. Зарезал! Саблей своей посек! Возревновал Меланью люто!

– Придворные щеголи, Клавдий, люди без царя в голове, но себя берегут, – хмыкнул Пушкин-младший. – А тут прямо Отелло… Хотя все возможно. Одно ясно – корнет у нас ложный. Это оно самое – наше инкогнито. И оно… инкогнито, все еще здесь, в городе. Теперь это очевидно. Наше предположение оправдалось. В трактире его никто описать толком не может. Но у нас есть человек, который уж точно его разглядел во всех деталях.

– Конюх Кузьма!

– Пошли, навестим его в застенках.

Они отправились к Пожарному сараю, где в подсобном чулане куковал под замком конюх. Однако перед этим дотошно снова допросили трактирщика. Тот лишь испуганно моргал – мол, слышал только сплетни от прислуги, что вдова-ювелирша пустила к себе на постой молодого офицера. Корнета. О чем вам и сообщил. Но постояльца, мол, в глаза не видел. А с корнетом, который шампанское заказывал, разговаривал всего ничего. Тот лишь приказал – шампанского на всех. Щедро заплатил и вместе с конюхом, вызванным ящики таскать, к погребу направился.

В «застенках» они сразу перешли к сути вопроса.

– Корнета, что шампанское тебя заставлял из погреба поднимать, узнать сможешь? – спросил Пушкин-младший.

– Ну да, смогу. А что?

– Каков он собой?

– Соплей перешибить можно, – хмыкнул конюх. – Но дерзкий. Все помыкал мной, покрикивал – стеклышком в глазу сверкал. Да видел я его в гробу, ваше высокоблагородие!

– Но-но, ты потише, – грозно шикнул Клавдий Мамонтов. – Разговорчивый… Ты насчет шкатулки еще нам не ответил внятно. Я вот подозреваю, что все же ты у барыни шкатулку с драгоценностями украл.

– Не брал я ничего, – конюх Кузьма подбоченился. – Сорок раз уж вам ответил, ваше высокоблагородие, а вы… словно пень еловый.

– Что?!

– Тихо, тихо – он нам нужен, – Пушкин-младший плечом оттер Мамонтова от Кузьмы. – Любезный, если ты драгоценности украл, тебе лучше сейчас покаяться. Полицмейстер как приедет с жандармами, это тебе зачтет.