Циклы «Ведьмы», «Тиффани Болен»

— Хорошо, потом передай мне, что он ответит, — сказала матушка Ветровоск резко. — И я госпожа Ветровоск, спасибо. И если у вас есть добротная старая одежда, я могла бы забрать ее, когда приду в следующий раз. Увидимся через день или около того, и с вашим мальчиком тоже. И следите за тем, чтобы держать рану в чистоте.

Ты, белая кошечка матушки Ветровоск, дожидалась возвращения хозяйки домой, вместе с людьми, дожидающимися зелий и припарок. Один или двое пришли за советом, но в целом люди имели осторожность не задавать вопросов матушке Ветровоск, потому что она имела свойство раздавать советы направо и налево, хотели вы того или нет, вроде того, мудро или нет давать маленькому Джонни самодельного солдатика, пока он не достаточно вырос, чтобы не расквасить им собственный нос.

Она хлопотала еще около часа или больше, раздавая лекарства, и лишь намного позже поняла, что, хотя она и нашла время покормить кошку, но не выкроила и минутки с самого рассвета, чтобы съесть или выпить что-нибудь самой.

Так что она разогрела немного похлебки — немудреная, но сытная еда.

Потом она прилегла на кровать, хотя дневной сон и был чем-то из разряда занятий великосветских дам, но матушка Ветровоск позволила себе сомкнуть веки. В конце концов, людей, на которых нужно посмотреть, и вещей, которые нужно сделать, всегда так много…

Потом она поднялась и отправилась мыть уборную. Она отдраила ее так, что увидела собственное отражение. Но почему-то, увидев себя в мерцающей воде, она вздохнула:

— Поди ж ты, а ведь завтрашний день обещал быть намного лучше…

ГЛАВА 2 Голос во тьме

Это был яркий солнечный день, думала матушка Ветровоск, просто идеальный день. Она не спала всю ночь, прибирая зал и кухню своего домика, пока все, что могло блестеть, не заблестело — печь отполирована, коврики вытряхнуты, а плита выскоблена.

Она поднялась по винтовой лестнице и сосредоточилась на полу спальни. В этом году она сделала несколько превосходных кусков мыла[200], так что кувшин и маленький умывальник у кровати сверкали. Паукам в углах, которые думали, будто овладели этим пространством до конца времен, указали на дверь, а паутину смели.

Даже матрас выглядел чистым и пышущим здоровьем. Кошка Ты зашла поглядеть, что происходит, и растянулась на лоскутном одеяле, которое было таким ровным, словно его разложили на огромной черепахе.

Тогда матушка Ветровоск еще раз отмыла уборную — для ровного счета. Не лучшее времяпрепровождение в такой день, но матушка Ветровоск отличалась тщательностью в таких вещах, и уборная поддалась ее усилиям, и да, она засияла. Еще как.

Кошка наблюдала за ней с примечательной сосредоточенностью. Ты чувствовала, что наступил Особенный день. День, каких еще не было, день, полный суеты, словно бы другого дня уже не настанет, и когда внутренность домика оказалась на должной высоте, Ты проследовала за матушкой в судомойню. Ведро воды, заполненное из насоса у колодца, сотворило чудеса и здесь.

Матушка улыбнулась. Ей всегда нравилась судомойня. Она пахла хорошо сделанной трудной работой. Здесь тоже жили пауки, в основном вокруг бутылок и банок на полках, но посудомоечные пауки в расчет не принимались. Живи и дай жить другим.

Она вышла в огороженный загон позади домика, чтобы проверить коз, отметив в путевых заметках своей памяти, что и здесь все в порядке, и все вещи находились на своих законных местах.

Удовлетворенная — во всяком случае, настолько удовлетворенная, насколько ведьма может быть таковой, матушка Ветровоск отправилась к ульям.

— Спасибо, пчелки мои, — заговорила она, — много лет вы давали мне мед, но не расстраивайтесь, если вместо меня придет кто-то другой. Надеюсь, вы и ей дадите столько меда, сколько давали мне. А теперь я станцую с вами в последний раз.

Но вместо этого пчелы тихо гудели и мягко отстраняли ее разум от улья.

— Я была моложе, когда танцевала с вами в последний раз, — промолвила матушка. — Но теперь я стара, и мне больше не танцевать.

Ты сторонилась пчел, но кралась вслед за матушкой по саду, когда та шла мимо трав, касаясь ветвей и листьев, и весь сад, казалось, отвечает ей, склоняя головы в знак уважения.

Ты, сощурившись, покосилась на траву, которую можно было бы назвать «кошачья немилость». Сторонний наблюдатель мог бы поклясться, что травы, которые вырастила матушка Ветровоск, обладали собственной волей, — так часто они двигались безо всякого ветра. По крайней мере, в одном случае, к ужасу кошки, они действительно обернулись, чтобы проводить ее взглядом. Она предпочитала растения, которые делают то, что им говорят, и которые, в основном, остаются мертвыми и не нарушают ее сна.