Цимес

А Бусинка… Она не пришла, не появилась, она — вернулась. Словно была здесь всегда и только вышла на минутку за молоком или сигаретами. Вернулась и сразу стала умничать. Не понимаю, почему я так на нее повелся — поэтому или из-за моего стремительно приближающегося к переходному возраста. А может, я все это просто выдумал — не знаю, но она сидела передо мной, с самым серьезным видом поглядывая в свой блокнот, и пыталась задавать умные вопросы. В общем, косила под взрослую, опытную журналистку.

Выглядела лет на двадцать с небольшим. Как сейчас помню ее нежную перламутровую щечку — мне была видна только правая. Сидит, чуть отвернувшись и наклонив голову, словно не решаясь смотреть на меня открыто. Завитки коротких пепельных волос на тонкой шее, вроде бы зеленые глаза. Или, может, серые? Яркие, молодые, будто нарисованные губы. Кто я для нее? Поэт? Бог? Скучная сорокалетняя субстанция?

— А можно теперь мне задать вам вопрос?

Поднимает голову, смотрит в упор, в глазах удивление. Никакой нерешительности и пиетета нет и в помине. Она… Ей все равно.

— Конечно, почему же нет? Задавайте. Только мне кажется, я знаю, что вы хотите спросить.

— Да? Ну тогда спросите себя сами, а я послушаю — угадаете вы или нет.

— Скорее всего, вы хотели узнать, почему, с какой стати я выбрала именно вас. Да? Угадала?

— Если честно, то в общем… Да.

— Вот видите. Только все очень просто. Больше всего на свете я не терплю банальных заданий и банальных ситуаций. Достаточно того, что вся наша жизнь — одна долгоиграющая и всеобъемлющая банальность. И мне захотелось выбрать что-нибудь… этакое. У меня так все время. Последнее интервью, например, было в тюрьме, с охранником.

— И на какую тему?

— Гуманизм отдельно взятой личности.

— В оригинальности вам не откажешь. Так почему вы выбрали для интервью именно меня?

— Потому что главным образом говорят о ваших стихах, а не о вас. Про большинство — как раз наоборот. А еще по фотографиям. Вы выглядели веселее других.

— Хм… А теперь?

— И теперь. Именно то, чего я хотела. Контингенту понравится.

— Контингенту?

— Я имею в виду — читателям нашего журнала.

— Как-то вы о них… не слишком.

— Ну а как вы хотите? Это ведь ненастоящие ответы на ненастоящие вопросы для ненастоящих людей. Вы должны это понимать уж никак не хуже меня. Ведь если бы мы с вами в самом деле говорили о том, что важно и интересно для нас, кто бы это стал читать? А мне совсем ни к чему терять работу.

— Допустим. Но можно и просто поговорить — для себя.

— Зачем?

Она спросила это таким ледяным тоном, что стало очевидно — глаза у нее могут быть только голубые.

— Вы мне симпатичны и любопытны, а такое нечасто бывает. Обычно я отношусь к журналистам несколько по-иному. И было бы жаль упустить такую возможность. Разве нет?

— А разве — да? Ну поговорим, а дальше что?

— Я скажу, чего точно не будет — стихи я не буду читать. А вот кофе могу предложить прямо сейчас. Согласны?

— На кофе — да. А в остальном… Понимаете, мы с вами настолько… разнополюсные, что ли, нам не то что разговаривать серьезно, нам по одной стороне улицы ходить и то опасно. Искрить будет. Точно. У меня интуиция — звериная.

— Ваш голос звучит так уверенно, что волей-неволей начинаешь сомневаться…

— Тогда… Давайте, я задам вам пару вопросов, и если мы не подеремся сразу же, то… — она вдруг сбрасывает зеленые бархатные башмачки, забирается в кресло с ногами, и я вижу ее нежные белые ступни и тонкие щиколотки. И отпадают два главных вопроса: зачем и что дальше?

— Вы верите в бога?

— Да, верю.

— И что же он такое — в вашем понимании?

— Я думаю — прощение.

— Вот как. Значит, вы из добреньких?

— Ну уж нет. А вы разве про меня?

— Вы… У вас хорошая реакция.

— Значит, теперь вы это знаете. Дальше.

— Пожалуйста. Если он — прощение, почему он допускает смерть?

— А почему же нет? Смерть — это не наказание, это избавление, пропуск в рай.

— Для всех?

— Разумеется, а как же?

— Но тогда — а что же такое ад? Кто попадет туда?

— Ад — это наша жизнь. Мы все проходим через это. Наши тела и души. И последним, между прочим, намного сложнее.

— Из-за переселения душ, да?

— Именно. Но в конце — всегда избавление.

— Может быть… Логично. Во всяком случае насчет нашей жизни я, пожалуй, соглашусь.

— Ну вот, а говорили — подеремся…

— Погодите, еще не вечер. Выходит, прощены в конце концов будут все, и убийцы — самые ужасные — тоже?

Я смотрю на нее и киваю.

— Вы страшный человек, еще хуже, чем адвокат.

— А адвокаты-то чем вам не угодили?

— Не важно. Мы не про них, а про вас.

— Правда? А я думал — про бога…

— Хм… Вам и на самом деле палец в рот не клади.

— Ну, почему же? Попробуйте. Не исключено, что вам понравится.

Молчит. Смотрит на меня и молчит. Потом набирает в грудь воздуха и…

— А как вы относитесь к женщинам? И чем мы, по-вашему, отличаемся от мужчин? И главное: как понять… как найти?

— Вы утверждали, что избегаете банальности, а задаете самые банальные вопросы на свете. Но не огорчайтесь, банальность ведь бывает разная. Такая — простительна.

— Какая — такая?