Циничные теории. Как все стали спорить о расе, гендере и идентичности и что в этом плохого

Звучит как скептицизм в отношении метанарративов? Это он и есть. Такой скептицизм – в ответственном либеральном понимании – помог нам совершить настолько гигантский и стремительный скачок, что сегодня некоторые люди даже могут позволить себе посвятить жизнь мутным антипросвещенческим теориям, вместо того чтобы выживать за счет своего огорода, прежде чем умереть при родах или от оспы. Постмодернизм не изобрел скептицизм: он превратил его в едкий цинизм. Хотя Теоретики постмодернизма часто говорят нам, что либералы и гуманисты реакционны и хотят вернуть нас в прошлое, именно они выступают за возвращение к успокоительным локальным нарративам, озарениям и «экстатическому жару субъективной убежденности», отказываясь от прогресса, который так хорошо выполняет свою работу.

Некоторые возразят, что высокая оценка эпохи Просвещения, а также развития науки и рационального мышления, подразумевает поддержку таких зверств, как рабство, геноцид и колониализм, сопровождавших наш «прогресс». Это могло бы послужить хорошим аргументом, если бы рабство, военная экспансия и безжалостные оккупации не происходили на протяжении всей нашей истории. Особенность Нового времени в том, что зарождающийся тогда либерализм показал неприемлемость таких вещей. Другие назовут прогресс вымыслом, потому что нацизм, холокост и коммунистический геноцид имели место менее века назад, после эпохи Просвещения. Обоснованное возражение, если бы все, что возникало после эпохи Просвещения, было либеральным. На самом деле на примере этих явлений видно, что происходит, когда тоталитаризму позволяют доминировать над либерализмом. Либерализм не всегда побеждал и не всегда будет побеждать. Но, когда это происходит, от этого выигрывают все, поэтому мы должны помогать ему одерживать победы. Несмотря на свои недостатки, либерализм просто лучше всего остального.

Как утверждает Пинкер в книге «Просвещение продолжается. В защиту разума, науки, гуманизма и прогресса», «данные свидетельствуют, что более либеральные страны в среднем еще и лучше образованы, глубже урбанизированы, имеют меньше детей на семью, менее склонны к кровосмешению (реже встречаются браки между кузенами), более миролюбивы, более демократичны и менее коррумпированы; в этих странах ниже уровень преступности и реже случаются государственные перевороты»[638]. Просто поразительно, что те же самые двадцать лет (1960–1980), когда женщины получили доступ к средствам контрацепции и добились равной оплаты за равный труд, расовая и сексуальная дискриминация в сфере труда и других областях стала незаконной, а гомосексуальность была декриминализирована, ознаменовали выход на сцену постмодернистов, заявивших, что пора прекращать верить в либерализм, науку, рациональное мышление и миф о прогрессе. Возможно, в приступе своего нигилистического отчаяния (не в последнюю очередь вызванного крахом коммунизма) они так и не сумели разобраться, что такое прогресс и как его достигнуть. Это единственное достойное объяснение случившемуся. Давайте не будем идти по их стопам. Не переставайте верить в либерализм, науку, рациональное мышление и прогресс. Приложите усилия для защиты основанного на доказательствах знания и последовательных моральных принципов. А как именно это сделать, лучше всего описал Джонатан Рауш при помощи своей «либеральной науки».

Либеральная наука

В 1992 году журналист Джонатан Рауш с жаром выступил в защиту либерализма в своей книге «Добрые инквизиторы. Власть против свободы мысли»[639]. В ней он описывает достоинства метода производства знания, опирающегося на либерализм и названного им «либеральной наукой». Эта идея описывается как «либеральная интеллектуальная система»[640], вклад либералов в «индустрию реальности», занятую «производством истинных утверждений о внешнем мире». Либеральная наука, по мнению Рауша, – это система, придерживающаяся двух согласующихся правил: «правила скептика» и «правила эмпирика»[641]. Он резюмирует следующим образом: «никто не имеет права на решающее слово» и «никто не обладает личной властью» соответственно[642], – утверждая, что «эти два своеобразных правила – среди самых удачных социальных конвенций, когда-либо разработанных человечеством»[643]. Почему? Потому что «эти два правила определяют систему принятия решений, и люди могут договориться использовать ее, чтобы разобраться, чьим мнениям можно доверять»[644], и она работает, потому что система «не может выдать результат заранее или навсегда (никто не имеет права на решающее слово)» и «не проводит различий между участниками (никто не обладает личной властью)»[645].