Цирк

Пабло снова повиновался. По лбу его струился пот. У него было такое чувство, точно он играет в какой-то комедии.

– Вернитесь к своему товарищу.

Атила стоял посреди комнаты, подняв руки, но по его исказившемуся звериному взгляду Пабло понял, что происходит что-то необычное. Преодолев страх, он обернулся.

То, что затем случилось, развертывалось так стремительно, что он не успел вмешаться. Цыган Эредиа напал на дона Хулио сзади и выбил у него из рук оружие. И почти сразу же на дона Хулио набросился Атила и несколько раз ударил его ножом в грудь.

Дон Хулио оглянулся и рухнул, как кукла. Его руки, которые он поднял было к сердцу, медленно раскинулись по ковру, и кровь, выступившая пятнами на рубашке, пропитала пиджак и стала капать на пол.

Наступило молчание, все трое, тяжело дыша, глядели друг на друга, точно пьяные. Потом их взгляды снова устремились к телу.

– Мы его пришили, – хрипло сказал Атила. – Он мертв.

Атила стал коленом на ковер и приложил ухо к сердцу дона Хулио. Когда он поднялся, его щека была в крови. Эредиа глядел на труп как загипнотизированный, грудь цыгана тяжело вздымалась словно мехи.

– Старик подошел неожиданно и направился прямо в дом. Я не знал, что делать…

– Мог нас предупредить, – со злобой сказал Атила.

– Я свистел… Но вы не отвечали, тогда я вошел в дом.

Пятно на ковре расползалось. Бой часов в вестибюле напугал их. Последние умирающие головешки медленно догорали в камине.

– Я смываюсь, – сказал цыган, глядя на них почти с ненавистью.

– Подожди, не теряй головы.

Голос Атилы, по-видимому, вернул цыгану хладнокровие. Эредиа скрестил на груди руки и остался на месте. Атила обернул нож платком и сунул в карман. Его руки, как и руки Пабло, нигде не оставили отпечатков. Убедившись, что все в порядке, он открыл ящик стола, вытащил коробку с деньгами и показал ее цыгану.

– У нас есть деньги, понимаешь? Если не распускать нюни, ничего не случится. Ступай на улицу, чтобы тебя видели. Мы перелезем через ограду за домом, а перед тем, как уйти, высадим окно. Самое главное – запомни: в дверь мы не входили. Когда тебя опросят, говори, что он вернулся неожиданно и не сказал тебе ни слова. В воскресенье увидимся, и я отдам тебе твою долю. А теперь мы с Пабло идем в «Погребок».

* * *

Выйдя из дому, Ута допил коньяк. Мысли, время от времени проносившиеся в его мозгу, внушали ему страх. Он страстно желал ни о чем не думать. Все сказанное и сделанное за последние дни представлялось ему следствием предварительного соглашения. Это просто забавная цепь недоразумений, с которыми он может разом покончить одним мановением руки.

Поднимаясь по Кубинской улице, он ждал режиссерского знака. «Хватит, – должен сказать режиссер, выходя из какого-нибудь подъезда, – игра окончена. Ты великолепный актер». Люди, прячущиеся за ставнями и жалюзи, высунутся из окон, аплодируя мастерству его исполнения, и мальчики и девочки, друзья Лус-Дивины, возложат ему на голову лавровый венок.

Ута был уверен, что сегодня наступит финал. Между тем улица хранила настороженное молчание. Развесив на балконах флаги и ковры, жители скрылись в домах. На маленькой площади высилась триумфальная арка, несомненно, возведенная из уважения к нему. Проходя под ней, Ута отдал честь. С того момента, как он покинул Элису, у него было такое чувство, словно он ступает по воздуху, как случается во сне.

Временами страх возвращался. Навязчиво подступало воспоминание о долге хозяину такси и механику. Чтобы изгнать его, Ута принялся мечтать, как, переговорив с ним, дон Хулио признает справедливость его доводов и ссудит необходимую сумму денег. Проделка с телеграммой, подписанной именем Селии, будет забыта: Ута объяснит дону Хулио, что поступил так лишь для того, чтобы заставить его прийти на свидание, и старик, узнав об этом, с удовольствием посмеется над его хитростью.

Дав Уте небольшую передышку, во время которой тот уже успел построить планы о том, как купит пальто жене и велосипед Лус-Дивине, страх снова подкрадывался к нему, нашептывал на ухо, что дон Хулио не станет платить его долги и не даст ни гроша, сколько его ни проси. На мгновение Ута поддался отчаянию. Тогда он – человек пропащий.

– Если он не даст мне взаймы, я его убью.

Высказав вслух свое намерение посреди безмолвной улицы, еще празднично украшенной, он: снова обрел спокойствие. Деньги, в которых ему отказал отец, были необходимы для пропитания жены и Лус-Дивины. Поэтому он должен бороться, пока не достанет их, даже если придется ради этого исполнить свою угрозу.

– Я схвачу разрезной нож и вспорю дона Хулио сверху донизу. Потом я насыплю в мешок опилок и затолкаю этот бурдюк внутрь.