В мимолётных связях была такая же прелесть, как и в вине. Взойдя на террасу, Татауров, как ему казалось, галантно прижимался усами к протянутой женщиной ладони, ждал, когда она выберет место, любезно подвигал её стул. Официант с полотенцем, перекинутым через локоть, подлетал к столику, почтительно склонялся над чемпионом. Через несколько минут на столе появлялись кушанья, остро пахнущие перцем, лавровым листом и томатом, официант наполнял бокалы — сначала чуть татауровский, потом, доверху, — женщины, и после этого — снова татауровский… Из цирка доносилась музыка; под надписью из электрических лампочек «Гладиатор» висел фанерный щит с изображением Татаурова, Аберга, Луриха, Яго и других чемпионов. У входа толпился народ, люди входили на террасу, поздравляли Ивана, чокались с ним, приглашали за соседние столики…
В этот вечер всё было как обычно… Дама сидела, играя бокалом, покрытым пузырьками воздуха; глаза её смотрели сквозь чёрную вуаль с любопытством; от этого взгляда и от вина начала кружиться голова…
Он покосился на зеркало, висящее в простенке, увидел своё лицо — волосы подстрижены под бобрик, усы расчёсаны, огромную шею плотно обтянул воротник свитера.
Дождавшись, когда Татаурова оставили в покое, дама призналась восхищённо:
— Вы были сегодня просто великолепны.
— Ну что вы. Сегодня у меня был слабый противник, — великодушно сказал Татауров.
— Не говорите. Как он на прошлой неделе выиграл у Чемберса Ципса! А ведь Ципс — чемпион?
— Это правда, чемпион.
— Я думала, что вы ему свернёте шею. От вашего «двойного нельсона», наверное, ещё не уходил никто?
— Пока везло… Вы пригубьте.
— Как вам понравился мой подарок?
— Да уж, видать, выбрать можете. Я эту булавку с галстуком одену.
— О, я так рада! В этой булавке настоящий сапфир.
Татауров достал из кармана футляр и, открыв его, полюбовался подарком. Взглянув благодарно на поклонницу, ласково предложил:
— Да вы вино–то пейте. Хорошее.
Но женщина, словно не слыша его слов, потянулась через стол, взяла его руку. Рассматривая вытатуированное на костяшках пальцев имя «Луиза», произнесла лукаво:
— Я буду ревновать.
Пошёл дождик, мелкие капли его зашуршали по пыльной листве тополя, женщина забеспокоилась:
— Боже мой, я промокну… Муж спросит, где я была…
— Грех не велик, а спать не велит? — усмехнулся Татауров.
— О, какой вы шутник. Вы думаете, я трусиха? — воскликнула женщина. — Хотите, я выпью за ваши успехи целый стакан?
— Хочу. Да только не выпьешь. Ты и глотка ещё не выпила. Я обе бутылки изничтожил.
— Попросите стаканы.
— Человек! Два пустых стакана!.. Может, коньяку?
— Коньяку так коньяку! Всё равно! Ведь за ваши победы!
— Человек! Бутылку коньяку!
Татауров наполнил чайные стаканы.
— Так за ваши победы! — женщина приоткрыла густую чёрную вуаль, припала губами к острой грани стакана.
— Ты, смотри, осторожнее, — испуганно сказал Татауров, — Пей, да знай меру… Возись тут с тобой.
Она улыбнулась, поставила пустой стакан, приоткрыв вуаль, начала есть. Вдруг взгляд её вперился в темноту, она испуганно прошептала:
— Муж! Ищет меня.
Татауров оглянулся, но никого, кроме двух полицейских, не увидел; дождик разогнал публику.
А она беспокойно шептала:
— Увезите меня отсюда скорее… Я знаю одно место, где мы можем провести ночь.
Она лихорадочно порылась в ридикюле из тюленьей кожи, выбросила на стол пачку денег, потребовала, чтобы Татауров побыстрее расплатился.
Опорожнив до конца бутылку коньяку, он поднялся из–за стола, взял с полу чемоданчик с борцовскими принадлежностями и медалями и под руку свёл даму со ступенек. Она шарахнулась, увидев полицейских, наклонила голову, снова начала торопить Татаурова. Взяли извозчика.
Дождик шелестел по кожаному верху пролётки, женщина прижималась к борцу, он откровенно тискал её, она пьяно хихикала:
— Какой вы, право…