Одевшись, как обычно он одевался для улицы, Цезарь Кондратьевич вышел на лестничную площадку. Лампочка над электрощитом, горевшая круглые сутки, находилась под самым потолком. Цезарь Кондратьевич возвратился в квартиру, и, порывшись в захламленном встроенном шкафу, достал оттуда неизвестно каким образом попавшую к нему рейсшину. Снова вышел на площадку. Постояв несколько секунд неподвижно, прислушиваясь, не шаркает ли кто подошвами по лестнице и не слышно ли голосов за дверьми соседей, размахнулся и стукнул рейсшиной по лампочке. Посыпались осколки, погас свет. Для верности он еще раз ударил по цоколю, а затем, присев, начал втирать ладонью стекло в бетон площадки.
Звякнула цепочка за одной из дверей, Цезарь Кондратьевич, опираясь о перила, торопливо, цепляясь каблуками о ступени, поспешил вниз.
Девятую лампочку Цезарь Кондратьевич разбил во втором подъезде. На десятой его задержали. Сбежались жильцы, позвонили в милицию, которая приехала, на удивление, почти сразу.
Оперативники отвезли (теперь уже гражданина) Недосекина в ближайший районный пункт правопорядка и сдали дежурному лейтенанту, который без лишней волокиты приступил к оформлению протокола.
— Фамилия, имя, отчество, год рождения (пенсионер?), адрес…
Цезарь Кондратьевич отвечал на вопросы, а сам, бледнея, заваливался на спинку стула.
— Вам плохо? — засуетился лейтенант и звякнул графином о стакан. Выпейте воды!
— Не нужно, — прошептал Цезарь Кондратьевич. — Разрешите вот только…
Задержанный протянул руку к настольной лампе, — лейтенант даже не успел среагировать на это движение, — хрустнул баллон электролампочки, осколки посыпались на полированный стол и бумаги.
— Прекратите хулиганить! — крикнул лейтенант. — Карпов!
Это он позвал кого-то из соседнего кабинета. Вошел рослый сержант.
— Ты посмотри, что этот папаша вытворяет! — указал он на Цезаря Кондратьевича.
— Извините, — тихо сказал тот. — Иначе я не мог… Поверьте… Сейчас мне лучше.
Лейтенант и сержант в недоумении переглянулись.
— А теперь можно и выпить, — ожил задержанный и взял стакан с водою, но не сразу поднес его ко рту, а зажал между ладонями, будто грея озябшие руки о стакан с чаем.
И здесь произошло совсем уж непонятное: из стакана неожиданно потянулась вверх резвая струйка пара и раздалось характерное бульканье кипящей жидкости. Цезарь Кондратьевич взял стакан двумя пальцами и приподнял его на уровень глаз, чтобы присутствующим было видно, что вода кипит без обмана.
— Мне противопоказано пить холодную воду, — сказал он и медленно выпил кипяток. Чтобы не испортить полировку стола, Цезарь Кондратьевич пустой стакан поставил на подоконник.
— Клоун, — вытаращив глаза с тихой радостью произнес сержант и, дотронувшись до стакана, отдернул руку. — И правда, горячий!
— Это не фокус, молодые люди, — сказал Цезарь Кондратьевич. — Это слишком даже серьезно. И дальнейший разговор, вернее — монолог, мне удобнее будет записать на пленку, или бумагу (как вам будет угодно).
Лейтенант предпочел бумагу, так как магнитофона в районном пункте правопорядка не было, да и смешно, чтобы он там был. Он протянул задержанному листок бумаги и шариковую ручку, которую тот не взял. Цезарь Кондратьевич сделал несколько маховых движений ладонью по листу бумаги, будто стряхивая с него невидимые пылинки, и поднял лицо на лейтенанта.
— Еще, пожалуйста, один листик…
— А вы… — начал было лейтенант и осекся: лист на столе перед Цезарем Кондратьевичем был полностью заполнен ровными строчками типографского шрифта.
У старшины, смотревшего через плечо лейтенанта, отвисла челюсть.
— Вот это да! Цирк да и только…
Лейтенант вытащил из ящика стола несколько листов бумаги и протянул их Цезарю Кондратьевичу.
— Нет, спасибо, мне хватит и одного, — поблагодарил он лейтенанта и через две-три секунды он также был заполнен, как и первый, но только на три четверти.
— А этот для меня, пожалуйста, — умоляюще попросил сержант, подавая третий лист.
— Сколько угодно, — весело сказал Цезарь Кондратьевич и выполнил его просьбу.
— Не будем отвлекаться, — строго заметил лейтенант и, взяв все три листа, стал читать: