Цирк Умберто

— О, театр! — Паоло просиял: Елена протягивала ему руку помощи. — А кто пробудил в Паоло тягу к балету? Или ты уже забыла ту худенькую девочку, которая здесь же, в Гамбурге, разучивала первые па и показывала их потом маленькому Паоло? Это была ты, дорогая, тебе я обязан своей карьерой. Твои упражнения показались мне схожими с тем, что уже умел я сам, но зато насколько они были красивее бездушных прыжков и кувырканья, ожидавших меня на ковре акробата. К тому же наступил день, которого не избежать ни одной «икарийской» семье: дети вырастают, и отец уже не в состоянии подкидывать их ногами. Папа Ромео стал поговаривать о том, что следовало бы переделать номер. Мы находились тогда в Северной Италии, в Милане, и я предложил отцу заняться этим без меня. Мы слегка повздорили, но так как я был самым тяжелым из всех, то в конце концов он уступил, и я помчался в театр предлагать свои услуги в качестве танцовщика. На просмотре балетмейстер сказал, что хотя у меня и нет никакой школы, но в некоторых прыжках и пируэтах я превосхожу остальных. Меня приняли, и уже вскоре я танцевал соло; для меня даже стали писать партии. С тех пор началась моя слава… Я был уже не маленький бедный Паоло, а всеми признанный, прославленный мастер курбета…

— А ты разъезжаешь, или у тебя постоянное место?

— Я всегда стараюсь подыскать ангажемент, который не слишком бы связывал меня. Столько-то выступлений за сезон в каком-либо городе, а остальное время — для гастролей.

— Теперь твоя база в Гамбурге?

— Да. Потому-то я и надеялся свидеться с тобой.

— Не знаю, Паоло, часто ли нам удастся встречаться. Отец уже готовится к отъезду.

— Ах, какое печальное известие! Еленка, дорогая, я очень виноват перед тобой. Но, во имя наших воспоминаний, прошу тебя, заклинаю, дай мне возможность искупить свою вину.

Он остановил девушку легким прикосновением руки и заглянул ей в глаза долгим умоляющим взглядом. Елена смотрела в бездонные печальные очи сына Востока, и земля уходила у нее из-под ног.

— Обещай мне, Еленка, что мы завтра же встретимся снова. Хотя бы ненадолго. На полчасика. На четверть часа. На сколько хочешь. Ты нужна мне. Я тоскую без тебя. Ты значишь для меня больше, чем ты думаешь. Ты, Еленка… одна… можешь спасти меня…

Он произнес это тихо, но с пылкой настойчивостью. Его рука обжигала. Его глаза звали. У Елены кружилась голова. От чего и как должна она его спасти? Она чувствовала, что поддается его чарам и должна освободиться от них.

— Мне уже нужно бежать, Паоло. Я и так задержалась… Насчет завтрашнего дня… не знаю… Боюсь, как бы дома не догадались… К тому же у меня репетиция… Впрочем, если ты считаешь… то, пожалуй… в три часа…

— У театра, как и сегодня, ладно? Благодарю тебя, Еленка, от всей души благодарю. Позволь поцеловать твою руку, ты так добра ко мне. Так я жду тебя. В три. У театра. Прощай, моя прекрасная Елена.

— Прощай, Паоло.

На башне святого Павла бьет полдень, Елена Бервиц спешит домой, боясь опоздать к обеду. А Паоло Ромео, танцовщик, направляется в противоположную сторону, насвистывает, играет тросточкой и вдруг ударяет ею оземь:

«Аллах-иль-аллах, я не встречал девушки более красивой. Огонь в ней уже зажжен. Она будет моей».

III

Чудесное мартовское воскресенье, у набережной вьются чайки, часы на башне собора святого Павла бьют десять. В вестибюле отеля «Реунион» нетерпеливо прохаживается франтоватый молодой человек в высоком цилиндре на курчавых волосах. Время от времени он накидывается на портье, вопрошая, когда же вернется посыльный, которого он так ждет. Наконец в вестибюль врывается мальчик в ливрее с обернутым розовой бумагой букетом в руках, молодой человек хватает букет, выбегает на улицу, вскакивает в ожидающий его фиакр и мчится к цирку Умберто, на Репербан.

По воскресеньям с утра репетируют лишь самое необходимое. К десяти часам директор Бервиц уже свободен и сидит в своей канцелярии. За последние годы он поседел, основательно раздался вширь, могучая спина его чуть сгорбилась. Чтобы прочесть корреспонденцию, он вынужден надевать очки. От этого занятия его отрывает госпожа Гаммершмидт, волосы которой теперь черны как смоль. Какой-то господин желает говорить с директором, господин выглядит весьма «шарман». Бервиц мельком бросает взгляд на визитную карточку и кивает головой. Госпожа Гаммершмидт с любезной улыбкой впускает молодого человека, которого мы уже видели в отеле «Реунион», и скрывается за дверью.

— Чем могу служить, господин граф? — спрашивает директор, величественным жестом откладывая в сторону очки.

— Господин директор, — отвечает молодой человек с букетом, — я пришел к вам… по очень де-де… деликатному делу. Надеюсь, что за…застал вас в добром расположении духа и смогу от…открыть вам свое сердце.

Молодой человек крайне возбужден, речь его конвульсивна, некоторые слоги он повторяет по нескольку раз, как заика.