Цирк Умберто

— Из Горной Снежны мы, что за Будейовицами.

— А, Будейовицы. Знаю, знаю. У нас там раз сбежал медведь, так мы гнались за ним до самых Яромержиц.

— Это, поди, в Моравских Будейовицах было, а я из Чешских…

— Верно, верно, двое их, Будейовиц-то. Так ты в Яромержицах не бывал… А приключилось это в воскресенье утром; бежит косолапый по Яромержицам, под арками, вдоль домов, и вдруг — шнырь к пряничнику и… Постой, постой, что же дальше-то было… Никак он там и запропастился, у пряничника… Верно, нам в цирк пора? У меня, видишь ли, каждый раз перед началом представления память отшибает и язык будто не свой делается, помню только, что в цирк надо… А как музыка заиграет — память-то и воротится. Ну, пошли!

Старик умолк. Они вышли. Малина запер дверь, сунул ключ в карман и большими шагами направился к зверинцу, позабыв о своем спутнике. Карас с удивлением обнаружил, что пришел в оркестр как раз в тот момент, когда Керголец внизу захлопал в ладоши, давая знак дирижеру.

На этот раз Антонин трубил в свое удовольствие, чувствуя себя уже почти как дома. Но, играя, он думал о том, что попал в довольно странную компанию, что и Керголец-то, в сущности, тоже загадочный малый и что доведется ему, наверно, услыхать истории, какие и не снились его односельчанам. Он играл со вкусом, снова повторил свою контрмелодию, свое «мца-ра-ра-ра эс-тад-ра-та». Едва он опустил трубу, как кто-то дотронулся до его плеча. Карас даже вздрогнул от неожиданности. Оглянувшись, он увидел старого Малину в синей униформе — тот тянулся через соседний пюпитр с невообразимо серьезным выражением лица. Карас подался к нему, старик приставил руку к его уху и сдавленным голосом проговорил:

— У пряничника-то оказался мед. Там мы и накрыли медведя.

Карас чуть не прыснул, а старик два раза кивнул ему — дескать, история досказана — и на цыпочках удалился.