Циркачка

– О, если бы ты знал, Паганини, сколько я мечтала о прекрасных платьях. Дорогих духах. О пирожных с воздушным кремом. Как я мечтала увидеть другие города и страны. И хотя бы один раз в жизни попробовать ананас…

Это было выше моих сил. Я крепко-крепко прижал голову Капы к своей груди. И стал горячо целовать ее милое зареванное личико.

– Капа… Милая моя девочка… Я тоже… Честное слово никогда в жизни не пробовал ананас. Но я обязательно… Обязательно его для тебя достану. Разве я когда-нибудь тебя обманывал, Капа?

Она счастливо улыбалась в ответ, запрокинув свою рыжую голову. И ее лицо постепенно высыхало от моих горячих поцелуев.

К ее дому мы шли молча. И я всю дорогу клялся себе, что ни за что на свете не оставлю эту несчастную девочку. И обязательно подарю ей самые лучшие в мире духи. И обязательно увезу ее в другие города и страны. И я уже ненавидел ее родителей, так хладнокровно лишивших ее детства. И я уже видел четырех голодных малышей, ползающих по полу пустой квартиры. Вот для кого она каждый вечер тащила шоколад. И я прокручивал в своей голове гневные монологи, брошенные в лицо ее пьяной матери. Я настолько углубился в свои печальные размышления. Что совсем не заметил, как мы очутились у Капиной квартиры. И она громко трезвонила в дверь.

Дверь широко распахнулась. И на пороге, словно из сказки, возникла красивая женщина. В длинном строгом платье, облегающем ее стройную фигуру. И ее длинные рыжие волосы касались белых плеч. И на ее милом лице мелкой россыпью сияли веснушки.

– Это – Паганини, – представила меня Капа. – А это – моя мама.

Я настолько опешил, что даже забыл сказать: «Очень приятно». Тут же появился представительный седоволосый мужчина в дорогом костюме. И «бабочка» плотно прилегала к накрахмаленному воротничку его белоснежной рубахи.

– А это – мой папа.

И я вновь только и сумел проглотить слюну. В общем, со стороны я выглядел полным кретином. Совершенно лысым с выпученными от удивления глазами. Но на родителей мой идиотский вид не произвел никакого впечатления. Видимо, они уже смирились с подобными экземплярами. Представляю их физиономии, если бы они узнали, что я направляюсь в их шикарную четырехкомнатную квартиру с благотворительными целями.

– Проходите, пожалуйста, – и мама легким жестом руки пригласила меня в комнату.

Я промычал что-то вроде:

– Да уж… Конечно… И непременно…

– Это Паганини, папа.

– О Прекрасно! Вы, видимо, музыкант? – и отец горячо пожал мою руку.

Я только было собирался ответить: «да». Чтобы как-то себя реабилитировать. Капа тут же меня перебила:

– Ну что ты, папа! Где ты встречал лысых музыкантов? Эту кличку дали ему в колонии для несовершеннолетних.

Я в ответ только кисло улыбнулся.

Капа с мамой растерянно переглянулись.

– Ну вообще-то, – начал папа.

Но мама его тут же перебила:

– Мы никуда не пойдем! Капа возмущенно всплеснула руками:

– Вы обижаете его недоверием, старики. Вот из-за таких, как вы. Равнодушных, подозрительных чистюль получаются из случайно оступившихся юношей, закоренелые преступники! Куда вы направлялись, родители?

– Вообще-то в филармонию…

– Ну и чудесно! А я в это время попытаюсь спасти это юное, погибающее в рутине людского равнодушия, сердце! – и Капа в конце своей проникновенной речи, взметнула руками вверх. Что меня взбесило окончательно.

Я приблизился к ее родителям. И уже галантно поклонился.

– Не беспокойтесь, пожалуйста. И спокойно идите на концерт. Да, кстати, сегодня, если я не ошибаюсь, играют Шуберта? Прекрасный композитор. Жаль, что я не могу послушать его. Придется пожертвовать вечером и объяснить вашей дочери правила хорошего тона. Родители Капы облегченно вздохнули.

– Вы не обращайте на нас внимания, – заговорщицки шепнул мне отец, – она же – циркачка.

– А я терпеть не могу цирк, – сморщила свое прелестное личико мама.

– Я тоже, – с готовностью поддакнул я. И с ненавистью взглянул на Капу. Она пожала плечами. И скрылась в комнате. А мне ничего не оставалось, как до конца проявить свое джентльменство. И проводить родителей Капы до двери. Не переставая время от времени кланяться. И интеллигентно, насколько позволила моя рожа, улыбаться.

В комнату Капы я ворвался, как вихрь. Она невозмутимо сидела на тахте по-турецки. И лениво потягивала из длинного хрустального бокала шампанское. Я выхватил бокал из ее рук. И залпом выпил холодный напиток. И только тогда огляделся. Если честно, Капа к этой квартире подходила так же, как мой папа к филармонии. И я признался себе, что она гораздо удачнее выглядела бы в однокомнатной квартирке с четырьмя голодными малышами. И мамой – пьяницей.

Чем в этой аккуратной, дорогой комнате, утопающей в коврах и хрустале. Капа мне чем-то напоминала Пеппи Длинный Чулок из любимой мною истории детства. И казалось, она вот-вот легко запрыгнет на люстру. И повиснет на ней, показывая мне язык. И моя злость на секунду улетучилась.

– Хочешь ананас? – сощурила свои янтарные камешки Капа.

И я вновь взбесился.

– Зачем ты мне соврала?

– Разве? – она невинно взметнула вверх свои бровки.