Цитадель

Зачем вы так?

Она оглядывает меня — не лицо, а всего меня целиком. Трубка опять торчит из живота, из-за нее меня и перевели в отделение интенсивной терапии.

Болит? — спрашивает она.

Наверно. Раз меня так накачали наркотиками.

Я замечаю, что в палате необычно тихо. Умолкли даже пищалки на всех аппаратах, что ко мне подключены. Или это мне кажется? Как в тот день, когда мы с Холли остались в перерыве вдвоем и к нам долго-долго никто не входил. Будто Господь так решил.

Я смотрю на Холли. Странное место для свидания, и сами мы в таких странных маскарадных костюмах. Но все, что нас разделяло раньше, теперь исчезло. Мы больше не ученик и учительница. И она тоже это понимает.

Холли Фаррелл. Скажи мне, кто ты, прошу я.

Никто, говорит она. И, кажется, сама в это верит.

Детей трое? Я угадал?

Двое.

А с мужем — кто кого бросил, ты его или он тебя?

Она отвечает не сразу, и я понимаю: вряд ли она сейчас скажет правду.

Я.

Ну и умница.

Она одета как для своей другой работы. Из-под желтого бумажного ворота выглядывает что-то цветное. На шее цепочка. Волос не видно, они убраны под желтую шапочку.

Хорошо выглядишь, говорю я.

Она смеется. Что делать, приходится наряжаться для второй работы!.. Шучу. Я работаю в приемной комиссии. И учусь — в том же колледже. Степень бакалавра есть, теперь прохожу магистратуру. Правда, очень медленно получается.

А дети? Кто у тебя?

Две девочки. Десять лет и тринадцать.

Все, что она говорит, все ее слова оседают в моем сердце драгоценными золотыми крупицами. Мне даже не мешает жар, хотя он у меня уже давно и его ничем не могут сбить.

Рей, говорит она и наклоняется вперед. Я все время думаю, почему у тебя все так вышло.

С Том-Томом?

Нет. Раньше. Почему ты попал в тюрьму.

А, это.

Я хочу понять.

Я тоже.

Тогда просто расскажи, как все было, только факты. Если можешь. Мне кажется, мне это… должно помочь.

Я отвечаю не сразу, после паузы. Факт один. Я выстрелил человеку в голову.

Она сглатывает с трудом, словно у нее пересохло в горле. Ты его знал?

Мы были друзьями.

Она разглядывает свои руки. Я слежу за ней. Не потому что хочу видеть, как она отреагирует, этого как раз не хочу. Но пока она тут сидит, я не могу упустить ни одной секунды, ни одного ее движения. Я должен сохранить в памяти все.

Наверно, у тебя была причина, говорит она.

И не одна. Куча причин. И еще больше я могу насочинять, чтобы выглядело покрасивее. Только неохота сейчас. Самочувствие неважное. Да и что сделано, то сделано.

Холли долго молчит. Потом я слышу: Не хочется думать, что можно вот так просто… В таком мире слишком опасно жить.

Люби своих девочек, говорю я.

Она вскидывает голову. Мои слова застали ее врасплох. Ее лицо делается беззащитным, даже желтая маска вдруг становится прозрачной, и, глядя сквозь прозрачную бумагу, я вижу мелькающие картинки из той жизни, что мы с ней могли бы прожить вместе. Выезды на природу. Собаки. Дети барахтаются в нашей постели. Каждая картинка краткая и яркая, как вспышка, как запах жаркого из окна чьей-то кухни, такой явственный и конкретный, что можно перечислить все ингредиенты. Потом все гаснет. Картинок больше нет, но Холли держит меня за руку. Наконец. После долгого, долгого ожидания. Тонкие сухие прохладные пальцы, на них кольца, они ей чуть великоваты. Я закрываю глаза. Моя рука горит, даже в кончиках пальцев толчками пульсирует кровь. Я боюсь, что сейчас она обожжется и отдернет руку, но она не отдергивает, и мне начинает казаться, что ее ласковые прохладные пальцы держат всего меня, целиком. И жар отступает.

Когда я открываю глаза, по лицу Холли текут слезы. Бумажная маска промокла насквозь.

У тебя что-то случилось? — спрашиваю я.

Она кивает. Слезы продолжают течь.

На то, чтобы приподнять голову, у меня уходит столько же сил, сколько у Дэвиса на все его семьсот отжиманий. Я хочу увидеть наши руки. Вот они лежат на моей груди, со сплетенными пальцами, как два человека в обнимку. Дальше за ними — коричневая пластиковая трубка. Моя шея дрожит.

Я роняю голову на подушку. Сверху спускается серая пелена — все, сил больше не осталось. Я слышу, как Холли всхлипывает, и крепче сжимаю ее руку. Я боюсь, что она ее у меня заберет. Но она вытирает глаза другой рукой. И я понимаю, почему ее сюда пропустили.

Глава четырнадцатая

Ховард: Все, Дэнни, я сдаюсь. Открой мне твой секрет.

Секрет? Нож по-прежнему лежал в кармане его куртки. Дэнни с трудом сдерживался, чтобы его не потрогать. Ты о чем?

Склонившись над столом в большом зале и придвинув к себе подсвечник с горящими свечами, Ховард изучал купленную Дэнни карту. Только что закончился ужин, до которого Дэнни сутки ничего не ел. Сегодня Ховард приготовил тушеную курицу с маслинами, украшенную индийскими серебряными листочками, — и конечно же это оказалось самая вкусная тушеная курица в жизни Дэнни.

Ховард: Видишь ли, не пойми меня неправильно, но… Ты, в общем-то, слоняешься без определенной цели — ощущение такое, будто у тебя и дел никаких нет, вроде как ходишь туда-сюда, и все. И вдруг являешься с такой вот добычей!

Дэнни: Тебе нравится?