В этот момент сооружение Кона треснуло, и кузов, кряхтя, расселся. Перегруженный семейством Боленд, автомобиль медленно свалился на землю, подобно вьючному животному, издыхающему от переутомления. На глазах у ошеломленных Эндрью и Кристин колеса вывернулись наружу, послышался шум разлетавшихся частей, ящик изверг из себя все инструменты - и корпус, как лишенное конечностей тело, упокоился на мостовой. Минуту назад это был автомобиль, теперь - ярмарочная гондола. В передней половине остался Кон, все еще сжимавший руль, в задней - его жена, прижимавшая к себе ребенка. Рот миссис Боленд широко раскрылся, ее мечтательные очи загляделись в вечность. На ошеломленное лицо Кона без смеха невозможно было смотреть.
Эндрью и Кристин так и прыснули. Раз начав, они уже не могли остановиться. Они хохотали до упаду.
- Господи, твоя воля! - произнес Кон, потирая голову, и выбрался из автомобиля. Убедившись, что никто из детей не пострадал, что миссис Боленд, бледная, но, как всегда, безмятежная, сидит на месте, он принялся осматривать повреждения, оторопело размышляя вслух.
- Саботаж! - объявил он наконец, осененный неожиданной идеей, уставясь на окна напротив. - Ясно, что кто-нибудь из этих чертей мне ее испортил.
Но вслед затем лицо его просияло. Он взял ослабевшего от смеха Эндрью за плечо и с меланхолической гордостью указал на смятый кожух, под которым мотор все еще слабо и конвульсивно бился:
- Видите, Мэнсон? Он еще работает!
Они кое-как сволокли обломки на задний двор, и семейство Боленд отправилось домой пешком.
- Ну и денек! - воскликнул Эндрью, когда они, наконец, обрели покой. - Я До смерти не забуду, какое лицо было у Кона!
Оба некоторое время молчали. Потом Эндрью, повернувшись к Кристин, спросил:
- Весело тебе было?
Она ответила странным тоном:
- Мне было приятно смотреть, как ты возился с малышом Болендов.
Он посмотрел на нее в недоумении.
- Почему?
Но Кристин не смотрела на него.
- Я пыталась весь день сказать тебе... Ох, милый, неужели ты не можешь догадаться?.. Я нахожу в конце концов, что ты вовсе уж не такой замечательный врач!
ХIII
Снова весна. За ней начало лета. Садик в "Вейл Вью" походил на сплошной ковер нежных красок, и шахтеры, возвращаясь с работы домой, часто останавливались полюбоваться на него. Украшали садик больше всего цветущие кусты, посаженные Кристин прошлой осенью. Теперь Эндрью не позволял ей работать в саду.
- Ты создала этот уголок, - говорил он ей внушительно, - и теперь сиди себе в нем спокойно.
Больше всего Кристин любила сидеть на краю маленькой долины, куда долетали брызги и слышен был успокоительный говор ручья. Росшая над лощинкой ива закрывала ее от домов наверху. Сад же в "Вейл Вью" имел тот недостаток, что он был весь открыт взорам соседей. Стоило только Кристин и Эндрью усесться где-нибудь подле дома, как во всех выходивших на улицу окнах напротив появлялись головы и начиналось громкое перешептывание: "Эге! Как мило! Поди сюда, Фанни, посмотри: доктор и его миссис греются на солнышке!" Раз как-то, в первые дни после их приезда сюда, когда они сидели на берегу ручья и Эндрью обнял рукой талию Кристин, он увидел блеск стекол бинокля, направленного на них из гостиной старого Глина Джозефа... "А, черт возьми! - гневно выругался Эндрью. - Старый пес наставил на нас свой телескоп!"
Но под ивой они были совершенно укрыты от чужих глаз, и здесь Эндрью излагал свои взгляды:
- Видишь ли, Крис, - говорил он, вертя термометром (ему только что, от избытка заботливости, вздумалось измерить ей температуру), - нам следует сохранять хладнокровие. Мы ведь не то, что другие люди. В конце концов ты - жена врача, а я... я врач. На моих глазах
Она хохотала до слез. Хохотала так, что Эндрью встревожился.
- Да перестань же, Крис! Ты... ты можешь наделать себе какую-нибудь беду.
- Ох, милый мои! - Кристин отерла глаза. - Когда ты - сентиментальный идеалист, я тебя обожаю. Когда же ты превращаешься в закоренелого циника, я готова выгнать тебя вон из дому!