Цитадель Гипонерос (ЛП)

— Простите, отец Эктус, но я ошибся, когда упоминал «хлев». «Ад» — вот как мне следовало выразиться. Как вы можете терпеть жизнь в таком месте? Какое зловоние! Предполагалось, что вы будете просвещать этих дикарей, а произошло, как я понимаю, обратное! Они, по крайней мере, говорят на имперанге?

— Нет, Ваше Преосвященство. Их идиомы вряд ли совместимы с государственным языком…

— В таком случае, как они осознают красоту Слова? Насколько мне известно, Крейца не перелагали на диалект кучки отсталых платонийцев!

— Это непросто, Ваше Преосвященство…

— Позвольте мне задать вам вопрос, отец Эктус, — нетерпеливо прервал его прелат. — Один-единственный: вы для чего сюда прибыли?

За спорами миссионер провел посетителей в переговорную. Когда кардинал и великий инквизитор Вироф подошли к железному шкафу диспансера, у него упало сердце. В комнате он пригласил их усесться на растительные подушки, от чего они отказались, усмотрев на сплетенных листьях подозрительные пятна.

— Мне нечего вам предложить, кроме воды, — сказал Эктус Бар.

— Полагаю, воды из застойной лужи в этом провале? — выплюнул кардинал.

— Эта застойная лужа, как вы выразились, — одно из бесчисленных озер, составляющих океан Гранд-Нигер, дарующий жизнь в этом мире.

— Проклятие! Вы говорите о Гранд-Нигере, словно он — Крейц!

— Я говорю о нем с уважением к чудесам природы, Ваше Преосвященство.

Кардинал несколько секунд озирал световые пятна на плетеной циновке. От листьев плюща, покрывавшего переплетенные ветки, исходил терпкий аромат. Жужжание насекомых сливалось в раздражающий звуковой фон. Собравшиеся у входа в комнату скаиты оставались совершенно неподвижными — в отличие от двух экзархов в сине-зеленых одеждах, которые время от времени обмахивались руками. Пудра на их лицах и перламутр на губах размазывались от пота. Эктус Бар расценивал венисианскую манерность в изнурительных мирах вроде Платонии как абсурд.

— Вот она, ваша проблема, отец Эктус: ваше восхищение природой! — снова заговорил кардинал Киль. — . Ваше восхищение животным инстинктом! Если я правильно понял смысл вашего подхода, крейцианам нечего делать на Платонии.

— Я бы сказал, что мы должны столько же заимствовать, сколько привносить…

Карие глаза кардинала живо вспыхнули.

— Что они могут нам предложить, ваши Тропики? Свою леность? Свой порок?

— Терпимость, — ответил миссионер, осознавая, что рискнул вступить на минное поле.

— Терпимость? — Кардинал поперхнулся. — Мы приносим им Истинное Слово, искупление в Крейце, возможность достичь Высших Небес, мы — воины Веры, идущие против еретиков, отступников, язычников, и наша война праведна! Нетерпимостью было бы оставить эти остатки предысторической эпохи томиться в своем невежестве. За пять или шесть тысяч стандартных лет они преуспели в возврате к первобытному состоянию. Разве не состоит сострадание в том, чтобы помочь им развиваться?

— Их вселенная — их отражение: ленивая и щедрая. Зачем нам навязывать им ценности, которых они не понимают? Они по-своему поклоняются Крейцу, и хотя их вера вряд ли ортодоксальна, мне кажется, что мы должны скорее поощрять их на этом пути.

— Догма незыблема, отец Эктус! Догма высечена в непоколебимой скале! Разве вы этого не помните по своим урокам в ШСП? Но бесполезно вдаваться в долгие дискуссии: немедленно соберите свою паству в этих стенах. Мы искореним из их умов любые намеки на животную косность и вселим в них искреннее стремление к переменам. Тех, кто откажется идти на службу, немедленно расстреляют на месте.

Выйдя из миссии, Эктус Бар был потрясен: полицейские и бавалохо исчезли. Сначала он решил, что тропики зазвали солдат в свои хатки, чтобы раскрыть им свое гостеприимство вплоть до самых интимных мелочей, но те немногие жилища, в которые он заглянул, были пустынны — как и переулки, буг-буговые кусты, цветущие заросли, бухточки. Он не слышал ни восклицаний, ни смеха, ни пения, которые обычно накладывались на рев подземного потока, трепет ветвей, плеск воды и жужжание насекомых.

Казалось, все население Бавало испарилось. Соакра уже не нависал прямо над провалом, и свет приобрел медянистый оттенок, предвещая сумерки. Миссионер задумался, не следует ли ему предупредить кардинала, но побоялся, что ярость прелата неудержимо выплеснется на жителей деревни, и решил сходить на их поиски в одиночку.

Прежде всего он занялся многочисленными глубокими пещерами, примыкающими к дну провала, где бавалохо имели обыкновение справлять свои языческие ритуалы (в которых он охотно участвовал — обнаженный, покрытый растительным соком, очарованный животной, первобытной энергией, исходившей от тел его паствы, впавшей в транс). По мере того, как он спускался по скальным коридорам, растительность становилась все скуднее. Просачивающаяся вода вырезала настоящие минеральные кружева в сводах и стенах. Из сумерек возникли, словно армия отвердевших призраков, суженные и расплывающиеся у основания силуэты сталактитов. Сгущалась тишина, и резкая прохлада вытеснила сырость провала.