Цитадель Гипонерос (ЛП)

Афикит повертелась, пытаясь облегчить боль, но только расцарапала себе спину, плечи и ягодицы. Она чувствовала себя так, словно погрузилась в поток расплавленной лавы. Женщине захотелось узнать, как переносит этот ужасающий жар Йелль (ей пришло в голову, что точно такие же страдания терпят истязаемые на огненных крестах крейциан), и подняла глаза к вершине Камня Жизни. Увидев на месте дочери скелет, она испустила долгий вой.

Тропики раскачивались все быстрее и быстрее, не теряя слаженности своих движений, и их глухое синкопированное пение заглушало шум потока. Афикит охватила убийственная ярость, поднявшаяся из самых глубин: от ее дочери, от ее маленького чуда, остались только побелевшие уже кости, кольцо муффиев Церкви, да несколько золотых прядей волос. Эти ужасные тропики и их миссионер, эти пожиратели человеческой плоти, они отравили ее своими настоями из трав. Она забыла о боли, ухватила камень с острой кромкой, встала и заорала на стоявших в передних рядах жителей деревни. Они не расступились, они продолжали петь, ритмично покачиваясь. Изо всех сил Афикит ударила камнем в лоб какую-то женщину. Потрясенная тропикале, тем не менее, не дрогнула; тыльной стороной ладони она спокойно отерла карминовую струйку, сочившуюся из раны.

Обезумев от гнева, Афикит ударила ее еще и еще, пока та не согнулась, пока не свалилась. Она поняла, что впервые в жизни на кого-то подняла руку и, как ни странно, не почувствовала раскаяния. Ей показалось, что тропики стягиваются к ней, словно стая свирепых зверей. Обеспокоенная Афикит огляделась в поисках Сан-Франциско и Феникс, но обоих жерзалемян на том месте, где они стояли несколько минут назад, больше не было. Что касается Эктуса Бара, то от него ожидать помощи было нечего: его закатившиеся глаза, дерганые движения тела, пена изо рта показывали, что он под властью коллективного гипноза бавалохо.

Кожу Афикит внезапно охватил жгучий, яростный зуд. Она отпустила камень, неистово завозила руками по своему телу, как будто пытаясь выдрать гложущий ее огонь, но эти касания не то что не умерили боли, но лишь разожгли жжение. Она рухнула, скукожившись на полу словно облизанный пламенем листок бумаги. Казалось, она разбирала слова песни тропиков из глубин колодца своего страдания:

«Жизнь восторжествует, жизнь восторжествует, жизнь восторжествует во всех своих обличьях, отпразднуем торжество жизни…»

Она потеряла сознание.

Когда она открывает глаза, над ней склоняется Тиксу. Он улыбается ей в приглушенном свете люминесцентных папоротников. Он не изменился за эти три года, ей даже кажется, что он помолодел. Его кожа приобрела сероватый оттенок, напоминающий корпуса древних кораблей. Она расправляет грудь, протягивает руку, чтобы погладить его по лицу, но его улыбка становится жестче, превращается в ухмылку, и он ускользает. Ее трясет от холода, она хочет, чтобы он лег на нее сверху, укрыл своим теплом, но он окутан невидимой глыбой льда. В его серо-голубых глазах блестит зловещий свет. Доли секунды она чувствует себя стоящей перед скаитом Инквизиции.

Это не тот Тиксу, которого она знала. Она вспоминает полного доброты мужчину, человека, чью энергию она вбирала, чьим теплом согревалась, заботливого любовника, жизнерадостного спутника, вечного ребенка, теперь же она стоит лицом к лицу с выхолощенной сущностью, лишенной человечности. «С пустотным сердцем под обликом человека», — сказала Йелль.

Йелль.

Афикит обратилась к Камню Жизни, и смогла различить только закругленную зернистую верхушку минеральной вульвы. Скелет, джулианский кориндон, золотые волосы исчезли. Она оглядела весь грот, не увидев ни тропиков, ни миссионера, ни Сан-Франциско, ни Феникс; она осталась наедине с Тиксу. С человеческим подобием Тиксу. Афикит больше не мучилась, она чувствовала только бесконечную усталость, тяжесть в разбитых конечностях, легчайшую дрожь во впадине меж малых губ, затаившуюся тошноту, смутное желание лечь и погрузиться в забвение сна.

Она все еще слышала праздничную песнь, царящую над рокотом потока:

«Жизнь восторжествует, жизнь восторжествует, отпразднуем торжество жизни…»

Слова песни раздражали. Она не хотела жить. Гипонерос превратил Тиксу в машину. Она связывает в уме окутывающую его пустоту и внезапный распад скаитов.

Он был — Гипонерос. Отныне она уверилась, что все скаиты покинули человеческие миры, чтобы собраться в теле человека, которого она любила. Его разрушительная сила превосходила всякое понимание. Настоящий Тиксу умер, Йелль умерла, ей всего лишь осталось дать умереть себе самой. Судьба, подобно жестоким пальцам, обрывающим лепестки цветка один за другим, постепенно лишила ее смысла жизни.