Цитадель Гипонерос

Невеликие остатки познаний в космике, вдалбливаемом каждому члену Церкви (предмет, который учеников и послушников особенно раздражал), пришлись муффию весьма кстати. В слабеющем свете фонаря ему не без труда удалось расшифровать текст — длинное введение в символику и колебательные частоты графем Индды, трактуемые как язык забытых богов и первых людей. А это значило, что в секретной библиотеке епископского дворца нашли прибежище обрывки индисской науки, уже более сорока веков как внесенной в Индекс тяжелейших ересей. Определенные буквы (или группы букв) в пиктограммах отвечали за довольно специфические функции исцеления или ментальной защиты. Анонимный автор объяснял, что достаточно «неизгладимо запечатлеть их в нежной и податливой материи разума», чтобы они начали действовать.

Барофиль Двадцать пятый скрупулезно последовал различным процедурам, рекомендованным в трактате: установление внутреннего безмолвия, знакомство с двенадцатью защитными графемами, напечатанными на последних страницах, их запоминание, упражнение в том, чтобы их различать и мысленно вычерчивать. Поначалу он не заметил каких-либо явных изменений, кроме огромной усталости, в которой винил недостаток сна, и был разочарован и расстроился.

Изнуренный и задумчивый, он покинул библиотеку, тщательно сменив код доступа в секретную комнату, и направился прямо в свои апартаменты, чтобы там отдохнуть, велев рати своих тараторящих секретарей отменить или отложить встречи, назначенные на день Розового Рубина.

И только когда Барофиль улегся на парящей в воздухе гравикровати, индисские графемы на него подействовали. Его тело охватил сильный жар, он чувствовал себя как будто в аду, на ум пришел образ огненного креста. Он долго корчился на кровати, не в силах унять невыносимую боль, разлившуюся в конечностях, животе, позвоночнике, голове. Он решил, что настал его последний час, внутри него восстал хор воплей — сверлящих, режущих, кромсающих; словно все несчастные, которых Барофиль послал на смерть — карантинцы Северного Террариума в Анжоре, жрецы древних религий Ут-Гена, жерзалемяне, дама Сибрит и все остальные — вернулись из запредельных далей, чтобы мучить его. Рокот голосов невероятно возвысился, и с ним чувство жжения. По щекам муффия покатились кровавые слезы, усеивая пурпурными цветами его облеган, рясу, шелковое покрывало, мраморные плитки. И вот, когда он окончательно собрался погрузиться в ничто, шум, жар и боль внезапно утихли, и в восстановившейся тишине его внутреннего храма отозвалась эхом тонкая вибрация, освежающая, как утренний бриз.

С того момента Барофиль обрел уверенность — интуитивную уверенность, неподвластную сомнениям, которые время от времени одолевали его, — что двенадцать символов Индды воздвигли непреодолимый барьер против скаитских инквизиторов, стирателей или ментальных убийц. Он задавался вопросом, а не прибег ли к такой же защите его предшественник, Барофиль Двадцать Четвертый — ведь никто, даже близкие, не мог проникнуть в истинные намерения прежнего Непогрешимого Пастыря. Пользовался ли бывший «тиран Венисии», преследуя свои цели, колдовскими приемами? Какими ментальными чарами он заставил своего преемника Фрасиста Богха выбрать имя Барофиль — слово, которое ныне стало символом распутства и извращений во всех мирах империи Ангов?

Муффий чувствовал, что его с коварным стариком, правившим до него Церковью, связывают скрытые узы. На эту гипотезу работала частичная амнезия, очень похожая на стирание: он никак не мог вспомнить, что делал или говорил в последние часы перед смертью Барофиля Двадцать Четвертого. Дело было не во сне — он бы вспомнил знакомые движения перед сном или неприятное ощущение мгновенного пробуждения, — но в настоящей черной дыре, непрозрачной пустоте, в которую ему не удавалось проникнуть.

Он оставил при себе мыслехранителей, чтобы не вызывать подозрений у недоброжелателей, хотя и был защищен от ментальных атак. Муффий решил завести личного секретаря (даже если это означало подкрепить слухи, упорно обвинявшие его в гомосексуализме) — как полностью открытый ум, через который он мог бы сливать врагам дезинформацию. Его выбор пал на Адамана Муралла, чей тщедушный силуэт в сине-зеленом приметил посреди красно-пурпурного моря кардиналов. Не без сожалений он использовал своего молодого земляка как ментальную наживку, поскольку искренне ценил его красноречие и чувство юмора, но посчитал необходимым наладить со своим конфидентом эмоциональную связь, чтобы придать убедительность своей уловке. И, оценив реакцию клюнувших на нее будущих противников из числа кардиналов и придворных, Барофиль констатировал, что ход увенчался успехом.