Цитадель Гипонерос

— Торговлей детьми. Наша сеть была основным поставщиком для кардиналов из вашей Церкви.

— Занятие, мало соответствующее идеалам абсуратского рыцарства…

— Кардиналы сами вряд ли соответствовали заветам Крейца!

— Но все же дети… невинные…

— Может статься, действительно ни в чем не повинных детей ловчие сети наших наводчиков миновали вовсе, — сказал У Паньли.

Фрасист Богх метнул на него взгляд, в котором гнев боролся с недоверием.

— Какое чудовищное заявление!

— Концепция детской невиновности порождает совершенно безответственных взрослых, — оспорил У Паньли. — Я прекрасно осознаю, насколько шокирующим и, говоря вашими словами, чудовищным может быть утверждение об их ответственности, но если мы начнем отказывать детям в праве на самостоятельность, то теряем всякую возможность решить фундаментальные проблемы человечества.

— Напротив, я считаю, что такого рода аргументы позволяют уйти от расплаты, снять с себя любое чувство вины. Коль скоро вы полагали детей хозяевами собственной судьбы, вы, вероятно, считали бесполезным испытывать угрызения совести за ту ужасную участь, которую вы на них навлекли!

У Паньли приостановился и на несколько секунд как будто полностью ушел в воспоминания.

— Свою ответственность я сознаю тоже, — сказал он наконец исполненным печали голосом. — Они не возложили бы на себя роли жертвы, если бы я отказался быть палачом. Они позволили мне быть их палачом, а я позволил им быть своими жертвами. Это право, это выбор.

— Право? Выбор? — завелся Фрасист Богх. — Дети из Северного Террариума в Анжоре, которых я приказал убить газом, дети с Жер-Залема, который я приказал уничтожить, дети, которых я вырвал из рук их матерей, чтобы сделать их добротными крейцианами, — у них у всех был выбор?

У Паньли медленно кивнул:

— Я уверен, что да.

— Ах, вы уверены? — сердито воскликнул Фрасист Богх. — В этом вопросе будет недостаточно одной простой уверенности, чтобы убедить меня, рыцарь!

— Нас устраивает говорить о невинности детей, потому что так мы избегаем принятия всей полноты ответственности за нашу жизнь. Вместе с тем она вызывает образ мыслей, который заставляет человечество отрезать себя от своего истока, она вводит волю случая, тезис о биологической самопроизвольности, она вызывает безраздельное господство материи над разумом, драматическую невозможность для человеческого существа изменить свою глубинную структуру, свое окружение, свой собственный организм. Она приписывает непреодолимую силу внешнему действующему лицу и, следовательно, палачу… Невинность, возможно, не самый подходящий термин: в этом случае, возможно, уместно будет говорить об изначальной непорочности.

— Так вы отстаиваете идею первородного греха?

— Скорее структурной памяти. Семен, посеянных задолго до всхода, но так и не пробившихся из-за пересыхания почвы.

— Я вижу противоречие, рыцарь: с вашей точки зрения, если эти семена не пробиваются, то это оттого, что их бенефициары не испытывают ни воли, ни стремления. Пересыхание их почвы выступает их выбором, их правом…

— Это тоже входит в наш выбор, наше право преподносить им иной взгляд на вещи. Чтобы каждый мог принимать осознанные решения.

— Любопытно: вы идете окольными путями и в конечном итоге присоединяетесь к заботам Церкви, священников, пророков — всех тех, кто так или иначе пытается развивать сознательность в людях.

У Паньли коротко, пронзительно рассмеялся.

— Я всего лишь надеюсь, что не стану одним из тех фанатиков, которые пользуются догмой как оружием!

— Это вас в абсуратском монастыре научили так философствовать, или в вашей организации?

— Ни в том, ни в другой. Я почерпнул свои воззрения из Кхи.

— Кхи?

— Энергия, лежащая в основе всего на этом свете. Структурная память Вселенной. Песня Духа.

— А если бы фанатики были просто…

У Паньли жестом велел Фрасисту Богху умолкнуть. Они только что перешли в галерею, в другом конце которой виднелся тусклый свет. Оба настороженно замерли на несколько секунд, затем, не уловив никаких подозрительных шумов, осторожно двинулись к источнику света. Фрасист Богх сначала решил, что кто-то отремонтировал генераторы магнитной энергии, потом сказал себе, что светошары, которые улеглись на земляном полу, словно спящие насекомые, успели бы взлететь и рассыпаться по галереям подвала.

Они вышли в сводчатый погреб, ощетинившийся пузатыми колоннами, которые Фрасист Богх узнал без колебаний. Удушающий запах дезинфицирующих средств и бальзамирующих жидкостей возродил в его голове воспоминания о тайных встречах, случившихся несколько лет назад в этой комнате.

Свет шел от лазерного факела, оставленного на полке в одной из многочисленных округлых ниш, усеивающих стены. Косые лучи выхватывали прозрачные шары, где плавали чернеющие предметы странных очертаний.

— Что это? — осведомился У Паньли.

— Пенисы и яички викариев, — с легкой веселой ноткой ответил Фрасист Богх. — Мы находимся в Подземелье Оскопленных — месте, где евнухи Большой Овчарни хранят свои детородные органы.