Цитадель Гипонерос

— Не пойми неправильно, Баньши! — поспешно добавил Пузорез, разводя руки движением, от которого распахнулась его куртка и обнажилась, помимо мускулистого коричневого живота, перламутровая рукоятка кинжала, заткнутого за пояс его штанов. — В конце концов, твое право — считать это за красоту…

У Паньли хорошо понимал, что за вопрос не дает покоя молодому сбарайцу — тот самый, которым члены организации не уставали его донимать на протяжении больше чем двадцати лет. Пузорез, присоединившийся к Жанклу Нануфе три месяца назад, не стал исключением из правил.

— С какой ты планеты?

— Откуда-то оттуда, — отвечал У Паньли, показывая в небо.

— Ты похож на обитателей левантийских миров…

— Ты когда-нибудь видел жителей Леванта?

— Реально — нет… в программах головидения. Почему ты секретишься, откуда ты?

— Если я тебе скажу, это уже будет не секрет…

У Паньли и сам отчетливо не представлял мотивов, подтолкнувших его окружить себя тайной. Возможно, ему бессознательно хотелось набросить на свою молодость пелену забвения, раствориться в небытии, которое унесло его собратьев… Возможно, то был способ защититься, чтобы избежать зависти или навязчивого любопытства, зачастую идущего рука об руку с завистью, чтобы не всплыло его рыцарское прошлое и о нем не донесли представителям Святой инквизиции. Как член организации Жанкла Нануфы, одного из ведущих поставщиков человекотовара империи Ангов, он пользовался некой разновидностью иммунитета, которая гарантировала ему, в обмен на душевный мир, определенное спокойствие. Однако такое существование нисколько его не удовлетворяло, и У Паньли понемногу переполнялся глубоким отвращением к себе — настолько, что иногда у него мелькали мысли о самоубийстве.

Они миновали вдвоем ворота в высокой стене и вошли во внутренний двор, кипящий лихорадочной активностью. С Сиракузы поступил большой заказ, и, чтобы удовлетворить свою клиентуру, в основном состоящую из кардиналов и знатных придворных, Жанкл Нануфа приказал провести новый набег, едва успел завершиться предыдущий. Механики не успевали осмотреть старые фургоны, выстроившиеся у подножия вала. Двигатели работали уже несколько часов, чтобы дать ядерным батареям прогреться и максимально увеличить их запас пробега. Люди, примостившиеся на крыльях металлических колес, заканчивали ремонтировать решетки клеток.

У Паньли различал на окружной дорожке неподвижные силуэты часовых, вооруженных длинноствольными волнобоями. После того, как мятеж был подавлен, Междупол разрешил Жанклу Нануфе и его людям прибрать к рукам этот бывший оплот повстанцев. Злые языки утверждали, что основатель конторы заключил секретный союз с имперскими силами, и злые языки, вероятно, были правы, но, поскольку приспешники Жанкла Нануфы безжалостно их подрезали (чаще вместе с головами, в которых они обретались), языки быстро перестали болтаться и клеветать. Аналогичным образом, отмечая странное безразличие оккупационных армий по отношению к дерематам сети — дерематам, частное пользование которыми каралось тяжким стиранием, — злонамеренные умы могли сделать столь же тенденциозные, сколь и поспешные выводы, но злонамеренные умы на Шестом кольце превратились в вымирающий вид.

Пузорез кивнул на фургоны.

— Кэп смерти нашей хочет! — заворчал он. — Прошло всего два дня с тех пор, как мы спустились с гор Пиай, как он уже гонит нас обратно! Мне даже некогда было опробовать хоть парочку из товарной партии…

На ходу У Паньли вполглаза приглядывал за сбарайцем: от человека, который носился со своим тесаком как с доказательством мужского достоинства, словно со стоящим пенисом, не стоило ожидать ничего хорошего. Если он так и будет то возмущаться, то хвастаться по каждому поводу, то недолго протянет в конторе. Жанкл Нануфа ценил сдержанных, эффективных рекрутов, теней, которые выполняли его приказы, не переча и не жалея себя, и не питал особой симпатии к маньякам, которые врывались в загоны, чтобы «опробовать» товар. За нескольких недель Пузорез умудрился заразиться максимально раздражающими привычками; такое случалось кое с кем из ветеранов, прибивавшихся к организации на протяжении долгих лет, жалких педерастов, от которых кэп избавлялся без проволочек.

У Паньли пожалел, что снял маску. Поднятая ветром пыль пробиралась в ноздри, в горло, в бронхи, а пропотевшие хлопковая рубашка и брюки липли к коже. Небо почти полностью очистилось, ослепительный свет двойной звезды заливал двор, сверкал на металлических частях фургонов и стволах оружия, обворачивал красноватой каймой пять внутренних колец и охристый полумесяц Сбарао.

— Не пройдет и часа, как будет пятьдесят градусов! — не унимался Пузорез. — Это настоящее безумие — отправлять нас в Пиай по такой жаре!