Цитадель Гипонерос

Тиксу кивнул, встал и долгим взглядом обвел разнообразные предметы, усыпавшие пол купола. Внутренний голос нашептывал ему, что скоро ему предстоит лишиться своих чувств, что эти окна вовне, которые позволяют живым существам познавать мироздание, запахнутся навсегда. Пальцы Тиксу машинально блуждали по его собственному лицу, сливались с контурами бровей, носа, губ, скользили между шелковистых прядей бороды. Он затянулся застоявшимся воздухом купола, где пахло кухней и потом.

Его телесная оболочка скоро пропадет, а вместе с ней и надежда однажды обнять Афикит и Йелль.

— Мы должны взяться за руки, — сказал он Лотеру.

— Не удивляйтесь, если по прибытии вас пригвоздит к земле: с той стороны нет корректора гравитации и сила тяжести там намного сильнее…

Двое встали по обе стороны раскладного стола и протянули друг другу руки. Едва ладони соприкоснулись, как люди растаяли в эфирных коридорах и через несколько сотых долей секунды рематериализовались на лице Арратана, повернутом к внешним рукавам галактической спирали. Как и предсказывал профессор Пакуллай, их приковало к земле силой притяжения. Действия корректора гравитации или кислородного генератора не ощущалось. Оба чувствовали, как их плющит многотонный груз. Неоропеец с открытым ртом отчаянно ловил воздух.

Лежа на спине, Тиксу впервые увидел небесное полотно, испещренное звездами. Затем, приложив неимоверное усилие, он сумел повернуть голову и наконец увидел нечистую пасть блуфа.

Глава 2

Двенадцать явиться должны,

словно первых двенадцать миров,

словно первых двенадцать вод,

словно первых двенадцать дней.

Двенадцать голосов запоют,

прям иль извилист их будет путь,

темна иль светла их будет душа,

длинна иль недолга их будет жизнь.

Двенадцать искр взлетят,

словно первых двенадцать цветов,

словно первых двенадцать древ,

словно первых двенадцать зверей.

Двенадцать сердец преисполнятся,

зелен иль чёрен их будет мир,

сини иль белы их будут глаза,

бледна иль смугла их будет кожа.

Двенадцать замыслов сольются,

словно первых двенадцать женщин,

словно первых двенадцать мужчин,

словно первых двенадцать детей.

Двенадцать страстей восторжествуют,

благородной их будет судьба,

велика их будет слава,

безгранична их будет радость.

Двенадцать создадут мир,

словно первых двенадцать желаний,

словно первых двенадцать мыслей,

словно первых двенадцать богов.

Одиннадцать же сдадутся,

одиннадцать себя утеряют,

одиннадцати же не быть.

Пусть хоть один погибнет,

пусть хоть один не справится,

пусть хоть один предаст,

и род людской прекратится.

Додекалог, Книга первая Конца времен, «Пророчества Захиэля»

— Пришел час наведаться к злейшим врагам Веры, дражайший мой Адаман…

Адаман Муралл кивнул в знак согласия и последовал за своим сановным собеседником. Они вступили на лестницу, колодец которой примыкал к покоям понтифика и уводил в темные, сырые и холодные недра епископского дворца Венисии. За двумя священниками в отдалении следовали мыслехранители — восемь у муффия и двое у молодого экзарха. Шуршание белых бурнусов и шелест шелковых подошв о ступени тут же впитывала в себя тишина.