Цитадель один (СИ)

Восемь лет назад, когда строительство Цитаделей только шло, а корабли жуков можно было разглядеть ночью в любительский телескоп, в Атланте, столице штата Джорджия, вспыхнуло восстание. Сопротивление почти мгновенно взяло город под контроль, потому что Силы Правопорядка почти в полном составе перешли на сторону восставших. На складах оказалось много оружия, которое было роздано спешно созданному ополчению. А на следующий день на город был сброшен десант жуков. Командовал ими Слуга первого класса Рюсэй Симода. Даже тогда люди уже знали, что сами по себе жуки-солдаты не злые и не добрые — они просто выполняют приказы. И приказы Симоды были недвусмысленны. Телевидение прервало вещание; на всех каналах был только Симода. Он объявил ультиматум, дав час на полную капитуляцию. И через час началась бойня. Солдаты убивали всех без разбору, дома, из которых велся огонь, разрушались, все, застигнутые рядом с повстанцами уничтожались, даже старики и дети. Только что сформированные отряды минитменов не могли оказать серьезного сопротивления, но Симоду это не остановило. Те, немногие, кто выжил, рассказывали, что единственным способом уцелеть было лежать, закрыв голову руками. Таких жуки не трогали, остальных же не щадили. К вечеру город лежал в руинах, а из более чем двухмиллионного населения в живых осталось около пятидесяти тысяч, и то, в основном, на окраинах. Центр же был полностью мертвым. Рюсэй Симода после этого исчез, Сопротивление приговорило его к смерти, но где он — никто не знал. Хотя что значит «никто»? По телевидению об этом не говорили. Может, в Интернете и была информация о нем, но там всегда столько домыслов, слухов и откровенного вранья, что сказать с уверенностью о местонахождении Симоды было нельзя. И вот теперь он стоял передо мной.

Лекция была откровенно скучной, личность Симоды интересовала меня гораздо больше, чем стычки неандертальцев. Он очень чисто говорил по-русски, только неуловимый акцент выдавал в нем иностранца. Я читал, что в японском языке нет звука «л» и они заменяют его на «р», но Симода выговаривал «л» совершенно правильно, когда нужно — твердо, когда нужно — мягко. Говорил он медленно, аккуратно подбирая слова. Ничто не выдавало в нем того, кто отдал приказ об уничтожении двух миллионов человек. Я ничем себя не выдал, да и что можно было сделать? Оружия у меня не было, а бросаться на него с голыми руками бессмысленно. Надо было ждать.

Через день Безымянный в очередной раз вызвал меня к себе.

— Ну как история военного дела? Интересно?

Я покачал головой.

— Я и без этого догадывался, что у первобытных людей жизнь была несладкой. Демонстрация стрелы, извлеченной из неандертальской задницы не дала мне ничего.

Безымянный фыркнул, а я продолжил:

— А вот лектор гораздо интересней.

Он выпрямился в кресле и повернулся ко мне. Вообще, сложно сказать, на что он смотрит. Лишь когда Безымянный смотрит в упор, видно, что он смотрит на тебя. И меня никогда не отпускало чувство, что он видит меня насквозь, видит все мои мысли и чувства.

— Ты узнал, — он не спрашивал, он просто констатировал факт.

— Да. Он приговорен.

Безымянный кивнул.

— Я знаю. Но он тебе не по зубам. На него было четыре покушения, двоих бойцов Сопротивления он убил голыми руками. А в левом рукаве у него старинный кинжал, и он очень хорошо им владеет.

— Я не натворю глупостей. Но приговор должен быть приведен в исполнение.

— Рюсэй сейчас как затравленный волк. Сопротивление стремиться убить его, а у нас он не вызывает симпатий. Мы не можем отвергнуть его — тогда он умрет, а ведь он никогда не шел против нас. Он деклассирован и больше не отдает приказов никому. Единственное дело, которое есть у него — преподавать маловажный исторический предмет.

— Он не отдает приказов… Навсегда?

Безымянный отвернул голову.

— Рюсэй своего рода козырь в рукаве, Одного его вида будет достаточно, чтобы подавить любое крупное восстание… Я расстрелял бы его, но единства среди нас не было, и я отступил. Знаю, Атланта — худшее из всего, что было. Я так и не смог понять, что двигало Рюсэем. Я и сейчас его не понимаю и стараюсь не встречаться с ним.

— Но вы же живете в одной Цитадели?

— Представь себе, он попросился к нам месяц назад. Я думал, эта Цитадель — последнее место, где бы он захотел жить, но возражать не стал. И, вообще, разве это единственный морально-этический вопрос, с которым нам приходится сталкиваться? Два миллиона — ужасная цифра. А если бы их было сто тысяч? Тысяча? Десять человек? Тебе стало бы легче? А если бы Рюсэй зачистил и пригороды, не участвовавшие в восстании, и число погибших приблизилось бы к трем миллионам, стало бы хуже? Или если бы это был не крупный город в Северной Америке, место проведения Олимпиады, а какая-нибудь никому неизвестная область в Азии, были бы жертвы менее значительны?

— То есть?