Цитадель один

Шульц улыбнулся одними глазами.

— Он, положим, ругал от чистого сердца, а я — исключительно в воспитательных целях.

— То есть?

— Нельзя, чтобы человек создал для себя идеальный образ. Ты должен поступать, как считаешь нужным, а не подчиняясь чужому авторитету. Я знаю, что ученики Безымянного склонны его идеализировать. «Безымянные не ошибается» — слышал такое? Потому-то я и показываю его немного с другой стороны. Так легче развеять миф о не ошибающемся, все понимающем, лишенном человеческих слабостей мудром наставнике. Ты должен видеть перед собой реального человека, пусть и выдающегося, а не придуманный тобой образ.

Шульц вновь повторил отвратительную на вид процедуру, поставив бутылку на прежнее место.

— Вам что, оторвали руку? — не удержался я.

— Нет. Просто у каждого свои комплексы. Безымянного мучила сильнейшая близорукость — вот он и сделал себе новые глаза. А я с детства всегда был слабже сверстников, да и травили меня не как всех остальных. Поэтому я поставил вместо рук и ног биопротезы. Отличная штука! Жуки сделали все виртуозно. Они не просто поставили протезы, но и вставили специальные стержни вдоль позвоночника, таза и плечевых костей. Теперь я спокойно могу поднять груз в две тонны или бежать со скоростью шестьдесят километров в час.

Он улыбнулся.

— А еще могу перешагнуть через изгородь, высотой в три с половиной метра. Жаль, что нельзя еще было добавить искуственные жабры: в груди для них нет места. Для меня делали расчет: либо легкие, либо жабры. Увы.

В его словах меня смутила одна нестыковка.

— Я не совсем понял, Вы говорили, что с детства обладаете какими-то особыми навыками, но обижали Вас сильнее, чем других. Одно с другим как-то не вяжется.

Шульц вздохнул.

— Я никогда не был нытиком — даже когда мне приходилось совсем туго. Я не хотел бы особо распространяться об этом, но ты имеешь право знать обо мне все, также, как и я — о тебе. Я был еще подростком, когда нашу страну оккупировали…

— Какую страну? — не выдержал я. — Я же учил историю!

— Германскую Демократическую Республику — чеканя каждое слово произнес Шульц.

— Но это же было объединение!

— Очень странное было объединение. Мои дед и отец служили в разведке Штази. Их отдали под суд, хотя дед уже давно был в отставке. Они, якобы, нарушали права человека. Когда происходит объединение, виноватых не ищут или находят их с обеих сторон. Здесь же виновными заранее назначили нас, восточных немцев. Дед умер под судом — я думаю, просто не вынес этого всего. Отцу дали полтора года, ровно столько, сколько он отсидел в предварительном заключении. Я стал объектом всеобщей травли — потому, что наша семья была обеспеченнее других, потому, что я владел приемами психологической защиты и нападения, потому, что я знал русский язык в совершенстве.

Шульц задумался.

— Меня и назвали так, потому что это имя есть и в немецком, и в русском. У нас в доме всегда был культ русской литературы и всего русского. Сначала я читал в переводе, потом — в подлиннике. Дед очень любил Пушкина. Какая насмешка! — он судорожно сжал кулаки. — Дед был антифашистом, сидел в концлагере — и умер под судом в «демократической» республике! — слово «демократической» он выплюнул, как пулю.

— Мне всегда приходилось несладко, — после небольшой паузы продолжил Шульц, — но я никогда не сдавался, не опускал руки. Мне повезло в жизни только один раз — когда меня пригласили сюда. Просто я был знаком со старшим братом одного из Слуг. Когда понадобился кто-то, кто смог бы заниматься проблемами безопасности, вспомнили обо мне. Мне дали другую жизнь — и я имею больше оснований принять новое имя, чем Безымянный. Но я не делаю это в память о моих предках. Чтобы о них ни говорили — они были хорошими людьми.

Шульц кивнул мне, поднялся и вышел. Не успела дверь закрыться за ним, с противоположной стороны вошел Безымянный. Он подошел к столу, взял бокалы и с брезгливым видом понюхал содержимое.

— Узнаю Александра! Ему бы только повод надраться в рабочее время. А если еще и собутыльника найдет…

Он открыл дверь, ведущую в санузел и бросил бокалы в мусоропровод.

— Будем драться? — деловито спросил он, заметив решительный блеск у меня в глазах. — Биопротезов у меня нет, так что у тебя неплохие шансы.

— Какого черта? — сдержанно спросил я.

— Чертей во мне много. Нельзя ли поподробнее? — бодро спросил Безымянный, садясь на прежнее место. Его настроение было неправдоподобно хорошим.

— Для начала: Шульц говорил правду или врал?

— Ну, вообще-то, у нас нет обыкновения врать кому-либо, даже тебе. А что он тебе сказал? Мне он сообщит только, что ты говорил сущую правду — если судить по показаниям встроенного в него детектора лжи, что дальнейшие допросы бессмысленны, и о Темном он знает не на много больше, чем до сегодняшнего дня.

— Он сказал, что мой отряд не трогают из-за меня.

— Ну да. И что тут такого?

— Я смотрю на себя и не пойму, что во мне такого важного?

Безымянный покровительственно улыбнулся.