Цитадель один

— Было тяжело. Сережу зацепила пуля на излете, но он в строю. А Леха… Он плавил стену огнеметом. Было страшно жарко, он отогнал нас подальше. И тут они начали стрелять через стену. Он упал и опрокинул огнемет на себя…

Это был уже второй погибший друг — и второй раз меня не было рядом.

— Скажи, Симода — это кто? — спросил Макс.

Вдаваться сейчас в долгие объяснения мне совершенно не хотелось, и я ответил полуправдой, совершенно в духе Безымянного:

— Один из руководителей восстания. Полет будет долгим, я расскажу все, что знаю. Но сначала, Макс, я хочу с тобой поговорить. Очень серьезно и наедине.

Макс пожал плечами и повел меня с собой в самую глубину катера. Там сидели солдаты в каких-то странных комбинезонах, наглухо закрытых шлемах и с оружием, которое я раньше видел только в «Думе».

— По-русски не понимают, — пояснил Макс.

Двое встали, освобождая нам места.

— Макс, это правда, что ты был наемным убийцей?

Макс смертельно побледнел. Даже губы у него посерели.

— Да, — с внезапной хрипотой сказал он.

— Но почему?

— Мы отказались перейти в СП, мы отказались сложить оружие. Мы решили драться, но все было бесполезно, Жуки окружили нас со всех сторон. Ракеты не брали боевые катера, броня защищала и солдат. Я убил двоих, кинув гранату. Думал, что сейчас погибну сам, но они опрокинули меня, обрызгали пеной, сковавшей движения. Затем появились сотрудники СП. Они освобождали нас, затем отпускали. Откуда они были — я не знаю, они не говорили ни по-русски, ни по-английски. Я остался совершенно один. Командование предало нас, предало страну, а жуки нас выпустили. Тогда мне казалось, что было бы лучше, если бы они убили всех нас. Но они не сделали этого. Почему? Я не знаю.

— Я знаю. Нелюбовь Слуг к убийствам известна всем, кто учился в Цитаделях. Но они не стали убивать вас не только поэтому. Вас надо было обезвредить — самым унизительным для спецназовцев способом. Вам надо было внушить мысль о том, что любая борьба бессмысленна. Вас надо было оскорбить, продемонстрировав то, что вы для них ничего не значите.

Макс, вздохнув, продолжил:

— И что мне оставалось делать? Возможностей что-нибудь сделать у меня не было, а злость на весь мир — была. На меня вышли бандиты, предложили убивать за деньги. Я согласился — может быть потому, что стремился что-то доказать самому себе. Но доказать так ничего и не смог. Я убивал других бандитов, убивал бизнесменов. Но добраться до тех, кто громче всех кричал о патриотизме, а потом бросил все и сбежал с наворованным, я не смог. Только тогда, посмотрев на изнанку жизни, я понял выражение «патриотизм — последнее прибежище негодяев». Да, я раньше ненавидел тех, кто так говорит, но тогда — понял. Когда мерзавцу уже нечего сказать людям, он хватается за патриотизм, как за последнюю соломинку. Он очерняет и клевещет на настоящих патриотов, и сорвать эту маску с него трудно, почти невозможно. Когда жизнь сама делает это, становится уже поздно. Только тогда я понял, кто командовал нами и кто нами правил. И мою вину уже не искупить. Я сам виноват во всем, что случилось со мной. Всю свою жизнь я выполнял чужие приказы, выполнял не задумываясь, как жук-солдат. Жук! Вот идеал наших правителей! Полное отсутствие совести, собственного мнения и достоинства, зато какая исполнительность! Я и был таким солдатом. В Чечне я еще мог успокоить себя. Там шла война, настоящая война. И нам противостояли не «мирные жители» а бандитская армия. Все то время, когда мы совершали наши вылазки против СП, меня не оставляло чувство нереальности, неправильности. Я знал, как нужно бороться с партизанами — и не понимал, почему с нами не борются. Я убивал бандитов в бою. Я видел и мертвых наемников, воевавших за деньги, и мертвых фанатиков, приехавших откуда-то ради «священной войны». Но те, кто днем был «мирным», а ночью брался за оружие… Там было очень трудно. Верить было нельзя никому, но против нас все равно выступал враг и мы знали, что нужно убивать или тебя убьют. Но потом…

Макс замотал головой, а потом обхватил ее руками.

— Мерзость! Да, я лично не разгонял протестующих, не избивал их. Это было делом других. Но я стоял в оцеплении и старательно отводил взгляд. Я ведь мог встать по ту сторону. Мог бы тут же уйти, сбросив шлем и отбросив щит. Я не сделал ничего — просто стоял и молчал. Как жук. Но жук не может не подчиняться, я же сам довел себя до такого состояния.

— А что ты мог сделать? — осторожно спросил я. Макса надо было успокоить и удержать от необдуманных поступков.

— Один? Ничего, только уйти. А если бы все поступили так? Мы сами виноваты во всем, Темка. Мы выполняли приказы тех, повиноваться кому было нельзя. И такие приказы нельзя было выполнять. А мы были послушны. Мы шли, куда велят, мы делали, что велят. Да прожил бы я! Устроился бы охранником или тренером по каратэ… Боязнь что-то изменить, боязнь выступить против тех, кого привык слушаться…

— Не одним тобой манипулировали, Макс. Заставить человека делать то, что нужно другому, не так уж и сложно. Безымянный умел проделывать это, а я учился у него.