Цитадель "Вихрь"

— Они еще сидят со включенным кондиционером, — сердито замечает наставник, и все три маленьких люка в стене тоже герметично захлопываются. Север ворчит недовольно и неразборчиво. — Спать всем.

И с этими словами он резко выключает свет и уходит, а парни хохочут так, что у меня самой колет в боку от их безудержного веселья. Даже Варяг, и тот смеется — не в голос, как Часовщик и Север, но так заразительно и искренне, что я тоже не выдерживаю. Часовщик отодвигает постель, Варяг извлекает меня из-под груды одеял и подушек.

— Ты мастер конспирации, конечно, — сквозь приступ хохота выдает Север. — Могла еще громче чихнуть?

— Вы тут, я смотрю, вообще не убираетесь, — возмущаюсь: без особых оснований, только чтобы позлить чистюлю-медика. — От пыли задохнуться можно! И от этого одеколона тоже…

— Где ты пыль нашла? Ну где?

Север в полном азарте лезет в мое недавнее укрытие и ползает по полу, путаясь в одеялах, показывает нам абсолютно чистую ладонь, как будто мы что-то видим в темноте. Но уже смешно и без того, и мы нарочно отвечаем, что рука у него грязная.

— Не буду больше дежурить, — делано обижается он. — Ладно, Тишка, давай возвращайся, а то я больше по административке ходить не хочу!

Я встаю и только сейчас понимаю, что пол был холодным, и бегать по нему босиком второй раз не здорово, особенно теперь, когда мне надо хотя бы чуть-чуть поберечься. Благодарю всех ребят сразу и ретируюсь. Без лишних слов Варяг вдруг поднимается и выходит вслед за мной.

В коридоре, ведущем к телепорту, мы совершенно одни. Шлюзы, тщательно заблокированные на ночь, тускло подсвечиваются голубым на комнатах мальчиков и красным на комнатах девочек — по разные стороны коридора. Вдоль пола изредка пробегает искра по светодиодной дорожке: раньше она меня пугала, а теперь я знаю: просто проверка общих настроек, на всякий случай — поиск нежелательных, чужеродных объектов. Конечно, больше просто формальность, но необходимая мера.

Я иду медленно, невольно боясь повторения приступа от любого неосторожного движения. Плитка на полу холодит босые ноги, и ледяные прикосновения мурашками проскальзывают вдоль всего тела. Неожиданно Варяг останавливается и молча поднимает меня на руки. Испуганно цепляюсь за его плечи, как тогда, в комнате — но сейчас совсем не больно. Так мы доходим до лифта, за долю секунды спускаемся на третий этаж, и Варяг спокойно и без единой эмоции доносит меня до комнаты. Как хорошо, что тогда не захлопнулась дверь…

У самого шлюза он осторожно ставит меня на ноги и убирает взъерошенную челку с лица, будто бы ненароком касаясь щеки. Я хочу поблагодарить его еще раз, но не успеваю.

— Тиша, я хотел… в общем… Понимаю, что не вовремя… Ты пойдешь со мной на Новый год? — вдруг выпаливает он шепотом, глядя прямо в глаза. И я мысленно хлопаю себя по лбу: вот нашел момент!

Но мое сердце думать головой отказывается. Они совсем потеряли соединение друг с другом.

— Пойду, — отвечаю и, едва кивнув, прячусь за дверью. Снаружи слышно, как Варяг, постояв еще немного, уходит.

Забираюсь на постель, но сон не идет. До утра еще далеко, и я лежу и считаю воображаемые звезды. Каждая из них гораздо ближе, чем видится: главное в нужный момент не опустить руку.

Мысль 14

Утром беды ничего не предвещает. Сильная доза анальгетика привела меня в чувства, и я встаю даже раньше Сойки — ладно, будем считать, что два часа сна до вечера будет достаточно. Шутки про переход на солнечную энергию уже кажутся не такими уж и шутками. На самое утро у нас запланирована тренировка: сначала в зале, потом на улице — по ориентированию, да и день сегодня хороший, последний перед Новым годом. Говорят, как Новый год встретишь, так его и проведешь, поэтому я хочу забыть о ночном приступе и повеселиться, как тогда, десять лет назад.

Я помню тот день до мельчайших деталей. Тридцать первого декабря после радиационной катастрофы позади осталось полгода — самого тяжелого года для нашей семьи. Брат погиб летом, ему было всего семнадцать, и он даже не работал полноценно, а проходил стажировку. Осенью обнаружились последствия облучения и у меня, и у дедушки: мне поставили диагноз, а деду все это дало осложнения на сердце. Мне было восемь, но уже тогда врачи дали понять, насколько все серьезно: я не вылезала из больниц, и только на одну неделю отпустили под страшную клятву родных, что они будут очень сильно меня беречь. За городом, на природе, где воздух чище, где снег белее и мягче, а звезды — ярче и ниже, жизнь и свобода ощущались совершенно по-другому. Почти впервые за полгода мама улыбалась, украшала пушистую елку и варила глинтвейн, дед дурачился и играл в снежки со мной, как будто забыл о возрасте. Ночью под бой часов он загадал вывести формулу лекарства, мама, как обычно, пожелала нам всем здоровья, и я сама не знаю кого просила, чтобы папа вернулся, а брату Олегу там было хорошо. Несмотря на то, что первая часть моего желания так и не сбылась тогда, я искренне надеялась, что сбылась хотя бы вторая. “Не все сразу” — сказала тогда мама, и я до сих пор надеюсь, верю, люблю.