Цитатник Юнга. Изречения, максимы, афоризмы

Наш менталитет все еще очень примитивен, потому что он лишь в некоторых функциях и областях высвободился из изначальной мистической идентичности с объектом. У примитива при минимуме раздумий о себе – максимум отнесенности к объекту, что может оказывать даже прямое магическое принуждение. Вся примитивная магия и религия зиждутся на этих магических объект-отношениях, которые состоят не в чем ином, кроме как только в проекциях бессознательных содержаний на объект. Из этого начального состояния идентичности постепенно развивается раздумье о себе, вместе с которым рука об руку идет и различение субъекта объекта. Следствием этого различения было прозрение того, что некоторые ранее наивно причисленные объекту свойства в действительности суть субъективные содержания. Человек античности уже не верил, будто он является красным попугаем или братом крокодила, однако он был еще вплетен в магическую паутину. В этом отношении лишь Просвещение XVIII столетия сделало существенный шаг вперед. Между тем известно каждому, сколь далеки мы еще в нашем самораздумье от действительного знания о самих себе. Когда мы сердимся на кого-либо до беспамятства и до безрассудства, то ничто не в состоянии нас разубедить, что не стоит искать причину нашего гнева целиком и полностью вовне, в какой-либо рассердившей нас вещи или в человеке. Таким образом мы признаем за какой-то вещью власть, которая может привести нас в состояние гнева, а при известных обстоятельствах вызвать даже расстройства сна и пищеварения. Поэтому мы без страха и без удержу осуждаем предмет преткновения и тем самым посрамляем какой-то бессознательный кусочек в нас самих – тот, который оказался проецированным на рассердивший нас объект. (5, 399)

502

Жизнь всегда представлялась мне подобной растению, питающемуся от своего собственного корневища. Жизнь в действительности невидима, спрятана в корневище. Та часть, которая появляется над землей, живет только одно лето. Потом она увядает, ее можно назвать кратковременным видением. Когда мы думаем о концах и началах, мы не можем не отделаться от ощущения всеобщей ничтожности. Тем не менее меня никогда не покидало чувство, что нечто живет и продолжается под поверхностью вечного потока. То, что мы видим, лишь крона, и когда ее не станет, корневище останется. (6, 17)

503

Человек и в психическом, и в духовном отношении приходит в этот мир с некоторой ориентацией, заложенной в нем изначально, в соответствии с привычной для него средой и окружением, – как правило, это некий родительский мир, своего рода «дух семьи». Однако такой «дух семьи» большей мерой несет на себе неосознанную печать «духа времени». Когда «дух семьи» представляет собою consensus omnium (общее согласие), это означает стабильность и спокойствие, но в большинстве мы встречаем обратные случаи, что порождает ощущение нестабильности и неуверенности. (6, 96)

504

Власть богов делает человека способным знать Создателя. Он даже получает возможность уничтожить какую-то часть создания, а именно – человеческую цивилизацию. Сегодня с помощью радиации человек может уничтожить все высшие формы жизни на Земле. Идея уничтожения мира была известна буддизму: цепь сансары, цепь причинности, которая с неизбежностью ведет к старости, болезни и смерти, может быть прервана, преодолена, – и тогда окончится иллюзия бытия. (6, 219)

505

Опережающие улучшения в образе жизни, связанные с техническим прогрессом, с т. н. gadgets (приспособления), безусловно, производят впечатление, но лишь вначале, потом, по прошествии времени, они уже кажутся сомнительными, во всяком случае купленными слишком дорогой ценой. Никогда они не приносят счастья или благоденствия, но в большинстве своем дают иллюзорное облегчение, как всякого рода сокращающие время мероприятия на поверку до невыносимости ускоряют темп жизни и оставляют все меньше времени. Omnis fastinatio ex parte – diaboli est – «Всякая спешка от дьявола», как говорили древние. (6, 234)

506

Мы гораздо лучше слышим и гораздо лучше видим, когда мы не зажаты в пределах настоящего, когда нас не ограничивают и не преследуют нужды этого часа и этой минуты, заслоняя и собственно ее – эту минуту, и образы, и голоса бессознательного. Так мы остаемся в неведении, не предполагая, насколько присутствует в нашей жизни мир наших предков с его элементарными благами, или мы в самом деле отделены от него непреодолимой стеной. Наш внутренний покой и благополучие зависят в большей мере от того, в какой степени унаследованные исторически фамильные черты находятся в согласии с эфемерными требованиями настоящего момента. (6, 234)

507