Цицерон

Но здесь сказалась слабость заговорщиков. Лишь один акт они смогли подготовить, лишь совершить убийство. Им достало сил вонзить кинжалы на пять дюймов в глубь тела безоружного — но этим их решимость оказалась исчерпанной. Вместо того чтобы захватить власть и использовать ее для восстановления республики, они стали домогаться амнистии и вести переговоры с Антонием; они дали друзьям Цезаря возможность собраться и, таким образом, упустили драгоценное время. Цицерон прозорливо чувствует опасность. Он видит, что Антоний готовится к ответному удару, который должен покончить не только с заговорщиками, но и республиканскими устремлениями народа. Цицерон предупреждает, горячо убеждает, выступает с речами, защищая заговорщиков, стремится побудить народ к решительным действиям. Но — ошибка, присущая людям во все времена! — сам он не действует. Все возможности теперь у него в руках. Сенат готов поддержать его, народ лишь ждет человека, который решительно и смело взял бы в руки бразды правления, выпавшие из крепких рук Цезаря. Никто не противился бы этому, все бы с облегчением вздохнули, если бы он захватил сейчас власть, обеспечил порядок в

городе, пораженном хаосом.

Наконец-то через много лет после речи против Каталины в мартовские иды 44 года для Марка Туллия Цицерона наступил час всемирно-исторического значения, час, так страстно им ожидаемый. Он знал, как следует использовать это мгновение,— нам всем в школе рассказывали об этом событии совсем не так, как оно происходило на самом деле. В анналах Ливия, в жизнеописаниях Плутарха Цицерон упомянут не просто как один из значительных писателей Древнего мира, а как истинный гений римской свободы. Ему принадлежит бессмертная слава — именно он на форуме Рима открыто заявил: «Власть следует отобрать у диктатора и возвратить ее народу».

Вновь и вновь в истории повторяется трагедия, когда человек духа, казалось бы внутренне обязанный взять на себя ответственность, в решающий час столь редко становится человеком поступка. Вновь и вновь в человеке духа, в творческой личности рождается раздвоенность. Он лучше других современников видит безумие мира, его тянет вмешаться, и, повинуясь порыву, он со страстью бросается в политическую борьбу. Но в то же время он и колеблется, он не уверен, следует ли отвечать насилием на насилие. Присущая ему внутренняя ответственность заставляет его бояться прибегать к насилию, к террору, проливать кровь. И это колебание, эта боязнь совершить нечто непоправимое — чувства, поразившие его именно в этот единственный, решающий час,— не только запрещают ему проявить беспощадность, но и вообще парализуют его силы. После первых признаков воодушевления Цицерон с опасной прозорливостью оценивает сложившееся положение. Он смотрит на заговорщиков, которых еще вчера прославлял как героев, и видит, что они всего лишь малодушные люди, бегущие от тени свершенного ими поступка. Он смотрит на народ и видит, что тот уже давно ничем не похож на populus romanus, прежний героический римский народ, о котором он мечтал,— теперь это выродившийся плебс, думающий лишь о своей выгоде, о своих удовольствиях, требующий panem et circenses — хлеба и зрелищ, народ, сегодня с восторгом приветствующий Брута и Кассия, убийц, завтра — Антония, призывающего к мести за убийство, а на третий день — Долабеллу, топчущего изображение Цезаря. Цицерон понимает: никто в этом городе выродившихся людей уже не служит честно идее свободы. Все они хотят власти или наслаждений — напрасно был устранен Цезарь, ибо все они теперь наперебой спорят о его наследстве, о его деньгах, его легионах, его власти; лишь для себя, а не для священного римского дела ищут они выгод и пользы.

По прошествии двух недель после его неосторожного энтузиазма Цицероном овладевают усталость и неверие: никого более не волнует идея восстановления республики, национальное чувство угасло, понятие свободы исчезло. И он начинает испытывать отвращение к этой мерзкой сумятице. Он не питает более иллюзий относительно убедительности своих речей в оправдание убийства Цезаря. Чтобы спасти родину от гражданской войны, он сыграл роль примирителя, сыграл ее неудачно — либо недостаточно убедительно, либо без должного мужества. Страну он предоставляет своей судьбе. В начале апреля Цицерон покидает Рим и возвращается — вновь разочарованный — к своим книгам, в свою уединенную виллу, в поместье, что в местечке Путеолы у Неаполитанского залива.