Читаем Цицерон и его время полностью

Цицерон, несомненно, принадлежал к той особой породе людей, на долю которых еще при жизни выпадает сладкое бремя славы. Но прижизненная слава эфемерна, Цицерон же удостоился несравненно большего: его имя навсегда вошло в историю, и в частности в историю мировой культуры.

Цицерон широко известен как оратор — его имя даже стало нарицательным, — менее известен как политический деятель и почти неизвестен как философ и ученый. Такое распределение «аспектов» его посмертной славы не случайно. Именно как представитель ораторского искусства и римской литературы, как блестящий стилист он вошел в историю мировой культуры; как политический деятель он имеет отношение к такой эпохе и к таким событиям, которые ныне интересуют главным образом историков (да и то не всех!) и, наконец, как философ и ученый он не признается обычно крупным и самостоятельным мыслителем, сказавшим в этой области новое слово.

Подводя некоторые итоги, попытаемся суммировать все сказанное выше о Цицероне, имея в виду эти основные аспекты его личности, его славы. Но прежде всего несколько слов о Цицероне просто как о человеке. Кстати сказать, это такой «аспект», который часто оставляют без всякого внимания, считая его, видимо, недостаточно «серьезным» и «научным», а кроме того, и слишком трудно уловимым. Действительно, говорить о человеке, жившем более 2000 лет тому назад, как о человеке — довольно рискованно.

Тем не менее облик Цицерона рисуется, быть может, более ярко и живо, чем портреты многих выдающихся деятелей, живших совсем недавно или бывших даже нашими современниками. Правда, когда мы имеем в виду мнение о Цицероне как о человеке, мнение, сложившееся в веках, начиная от самой древности и кончая нашим временем, то оно едва ли может быть названо лестным. Цицерон–человек, пожалуй, даже в еще большей мере, чем политический деятель, подвергается, как правило, решительному осуждению.

Человек талантливый, широко образованный, обладающий острым умом и замечательным даром слова, он вместе с тем болезненно честолюбив, мелочно тщеславен, безудержно хвастлив, неустойчив, нерешителен, легко воспламеняется, но так же легко и при малейшей неудаче падает духом, поддается влияниям, лицемерен, лжив и, наконец, даже труслив. Таков набор тех качеств, которыми обычно характеризуется Цицерон как человек. Что ж, спорить с этим, видимо, трудно. Жизнь Цицерона, которую мы знаем достаточно хорошо и на редкость подробно, дает нам возможность привести не один пример, подтверждающий то слабохарактерность, то тщеславие, то отсутствие мужества, то беспринципность, доходящие иногда до какого–то духовного маразма.

Плутарх рассказывает о том, что Цицерон, прибывший в лагерь Помпея и после долгих колебаний определивший этим шагом, на чьей стороне он намерен находиться во время гражданской войны, вдруг под влиянием нескольких доводов Катона «резко изменил образ мыслей» и стал весьма скептически относиться ко всем начинаниям Помпея, а после Фарсала вообще отошел от помпеянцев. Тот же Плутарх говорит о таких сугубо личных, даже интимных моментах, как влияние на Цицерона его жены Теренции, которая приревновала мужа к одной из сестер Клодия и потому заставила его выступать с неблагоприятными для Клодия свидетельскими показаниями (что и положило начало их смертельной вражде), причем, рассказывая об этом, Плутарх подчеркивает, что «эта женщина не отличалась кротостью и крепко держала мужа в руках».

Примеры беспринципных поступков трудно даже перечислить. Напомним только, что еще тогда, когда Цицерон был молодым, преуспевающим адвокатом, начинающим политическим деятелем, причем ему не угрожали никакие опасности и ничто не вынуждало его поступаться своей совестью, он готов был ради предвыборных махинаций защищать в суде Катилину, хотя и не сомневался в его виновности. Примеры самовосхваления настолько многочисленны и о них уже столько раз говорилось, что едва ли стоит к этому возвращаться.

Мы знаем, наконец, как был напуган и растерян Цицерон, когда ему пришлось выступать в защиту Милона на Форуме, окруженном войсками, знаем, каково было его моральное состояние во время изгнания или после битвы при Фарсале, когда он чуть ли не год ждал Цезаря в Брундизии, знаем кое–что и о последнем его намерении, к счастью не ставшем поступком: о намерении публично отречься от авторства Филиппик.

Перейти на страницу:

Похожие книги

1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции
1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции

В представленной книге крушение Российской империи и ее последнего царя впервые показано не с точки зрения политиков, писателей, революционеров, дипломатов, генералов и других образованных людей, которых в стране было меньшинство, а через призму народного, обывательского восприятия. На основе многочисленных архивных документов, журналистских материалов, хроник судебных процессов, воспоминаний, писем, газетной хроники и других источников в работе приведен анализ революции как явления, выросшего из самого мировосприятия российского общества и выражавшего его истинные побудительные мотивы.Кроме того, авторы книги дают свой ответ на несколько важнейших вопросов. В частности, когда поезд российской истории перешел на революционные рельсы? Правда ли, что в период между войнами Россия богатела и процветала? Почему единение царя с народом в августе 1914 года так быстро сменилось лютой ненавистью народа к монархии? Какую роль в революции сыграла водка? Могла ли страна в 1917 году продолжать войну? Какова была истинная роль большевиков и почему к власти в итоге пришли не депутаты, фактически свергнувшие царя, не военные, не олигархи, а именно революционеры (что в действительности случается очень редко)? Существовала ли реальная альтернатива революции в сознании общества? И когда, собственно, в России началась Гражданская война?

Дмитрий Владимирович Зубов , Дмитрий Михайлович Дегтев , Дмитрий Михайлович Дёгтев

Документальная литература / История / Образование и наука
Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее