Цицерон и его время

Помпея привела в триумвират крайне «твердолобая» политика сената. Мы имели возможность проследить в общих чертах развитие этой политики после подавления «заговора» Катилины. Никакой гибкости, никакого учета реальной обстановки, никакой позитивной инициативы. Это была даже не политика наступления, но лишь политика глухой, упорной обороны, проводимая с помощью запретов, интриг, обструкций. Единственное мероприятие из числа проведенных за это время сенатом, которое имело какое–то более широкое общественное значение и смысл — увеличение хлебных раздач, — и то было предпринято, как уже указывалось выше, в целях узкопартийных интриг. И наряду со всем этим — резко выраженная, часто даже без нужды подчеркиваемая консервативность, которая открыто и демонстративно провозглашалась как приверженность к пресловутым mores maiorum — понятие, давно превратившееся для рядового римлянина в пустой звук.

Так было в период трибуната Метелла Непота, в период претуры Цезаря, так же было и после возвращения Помпея с Востока, когда началась его длительная тяжба с сенатом. Однако этому не приходится удивляться, если только вспомнить, каковы были фигуры людей, считавшихся в то время руководителями сената. Это — старый сулланец Катул; бездарный и твердолобый коллега Цезаря по эдилитету, претуре, а затем и консулату Бибул; Лукулл, который проявлял интерес к общественным делам как будто лишь тогда, когда он мог причинить какую–либо неприятность своему старому сопернику Помпею и, наконец, Катон, про которого Цицерон, будучи в общем почти его единомышленником, тем не менее с иронией говорил: «Он забывает, что находится не в государстве Платона, а среди подонков Ромула». Это были люди, с которыми невозможно было найти общий язык (попытка Помпея породниться с Катоном — и то не удалась!), более того, это была политика, которая не имела никаких перспектив.

Что касается Красса, то на его решение примкнуть к триумвирату, несомненно, должна была оказать определенное влияние позиция всадников. Мы вскользь упоминали выше о наметившемся расколе между всадниками и сенатом. Суть разногласий состояла в том, что всадникам пришелся не по вкусу внесенный по инициативе Катона вскоре после Клодиева процесса проект постановления сената о следствии над судьями, которых подозревали во взяточничестве. Но еще большее недовольство вызвала реакция сената на просьбу откупщиков отменить существующее соглашение относительно провинции «Азия», так как в свое время увлеченные алчностью они взяли откуп по слишком высокой цене.

Несмотря на поддержку (и даже инициативу в этом деле) Красса, а также содействие Цицерона, который, хотя и считал требования откупщиков постыдными, но тем не менее, по тактическим соображениям, выступал за них, из попытки откупщиков ничего не получилось, а Катон окончательно провалил все дело. Это и привело, как неоднократно утверждает тот же Цицерон, к тому, что всадники «отвернулись» от сената, «порвали» с ним. В подобной ситуации Крассу, который вообще никогда не грешил особой лояльностью по отношению к сенату, был прямой расчет примкнуть к намечавшемуся соглашению. Во всяком случае, этот его шаг вполне совпадал с настроениями, господствовавшими в данный момент среди всаднических кругов.

И наконец, Цезарь. Сторонники телеологического подхода к историческим событиям считают, конечно, что Цезарь, инициатор и организатор так называемого первого триумвирата, уже в этот период своей деятельности преследовал вполне определенные цели, а именно цели установления единоличной, монархической власти. Подобным взглядам не чужды были и сами древние. Так, например, Цицерон (но, само собой разумеется, не в период возникновения триумвирата, а уже после смерти Цезаря) уверял, что Цезарь долгие годы вынашивал идею захвата царской власти, а Плутарх писал, что Цезарь под видом гуманного поступка (т.е. примирение Помпея с Крассом) совершил настоящий государственный переворот. В новое время провиденциально–монархические устремления Цезарю приписывались Друманном, конечно, Моммзеном, а затем и Каркопино. Но все это лишь позднейшие выводы и домыслы, в том числе и оценка самого Цицерона. У нас нет никаких серьезных оснований предполагать, что, примыкая к «союзу трех» или даже организуя его, Цезарь уже ставил перед собой какие–то более далеко идущие цели, кроме тех насущных и злободневных вопросов, которые подсказывались самой политической обстановкой. К ним могут быть отнесены: удовлетворение требований Помпея, умиротворение всадников, стабилизация своего собственного политического положения. Конечно, последнее было для Цезаря первоочередной и наиболее актуальной задачей, но приступить к ее реализации он мог лишь после удовлетворительного решения двух первых вопросов.