Цицерон

Великодушие Цезаря произвело сильное впечатление. Люди опасались, что победоносный полководец пойдет по пути Суллы, возродит методы борьбы, обычные в гражданских войнах, — резню, проскрипции, бывшие, в сущности, слегка замаскированной формой той же резни. Лукан в «Фарсалии» описывает, с каким страхом ожидали жители Рима вступления войск Цезаря в столицу, воспоминания о Сулле преследовали каждого. Цицерон тоже опасался жестокости победителей. Цезаря он хорошо знает и ничего дурного от него не ждет, но советники Цезаря, и в первую очередь Антоний, на него не похожи. 9 февраля Цицерон пишет из Формий Аттику: «Ты опасаешься резни, и не без оснований. Он, конечно, понимает, что резня опасна для его же тирании, но будет выполнять волю людей, которых я слишком хорошо знаю». Эти строки написаны до Корфиния, незадолго до получения вестей, которые вновь заронили в душу Цицерона искру надежды. Великодушие Цезаря по отношению к Домицию, заклятому политическому врагу, человеку, назначенному сенатом сменить его в Галлии, подтверждает догадки Цицерона: Цезарь, видимо, будет действовать мягко, добиваться популярности, следовательно, он, хотя и стремится установить монархический режим — lominatio, в то же время, по всему судя, способен действовать самостоятельно, не подчиняясь требованиям своих советников. Победа Цезаря таит двойную угрозу: личная власть разрушит республику и передаст достояние гражданского коллектива в руки одного человека; а с другой стороны, разнуздание неуправляемых общественных сил, всегда входивших в стратегию и тактику «народной партии», расстраивало нормальный ход государственного механизма — не это ли доказали годы всевластия Клодия, когда он обслуживал интересы Цезаря, а заодно и свои собственные? Сейчас Цезарь опирается на те же анархические силы, сумеет ли он с ними справиться, когда придет к власти? Развитие событий по любому из этих направлений не оставит и следа от гражданского идеала, созданного Цицероном в диалоге «О государстве».

Были и другие обстоятельства, не менее удручавшие Цицерона, — отношения его с Помпеем. Оратор не питал особых иллюзий, знал слабости Помпея, видел все его уловки и хитрости; он не забыл, как Помпей на своей Альбанской вилле не захотел его принять и сбежал через заднюю дверь. Но это — в прошлом, теперь же перед лицом надвигающейся опасности не следует вспоминать. Конечно, Цицерон говорит о Помпее много горьких слов, он сожалеет о том, что Помпей слишком долго потворствовал честолюбивым замыслам Цезаря, что слишком поздно начал против него борьбу; он упрекает Помпея за то, что тот согласился на верховное командование, принял на себя всю ответственность и в то же время вовсе не подготовился толком к неизбежной войне. В одну из горьких минут, когда Цицерону кажется, что все потеряно, он пишет Аттику: «Не могу без скорби говорить о вине этого человека, которого мне безумно жаль, и я страдаю как распятый». В сущности, только жалость к Помпею и удерживала Цицерона в сенатском лагере. Он безошибочно провидит день, когда «первые люди» Италии — местная знать и богачи из муниципиев, толпой устремятся в Рим на поддержку Цезаря. Некоторые уже поступили так — консулярии Маний Лепид, Луций Волкаций, а главное, Сервий Сульпиций, консул 51 года, всегда и весьма красноречиво проповедовавший умеренность. Цицерон признается Аттику, что и сам охотно последовал бы их примеру, но его удерживает даже не auctoritas Помпея, а память о его благодеяниях. Цицерон больше ни в чем не упрекает Помпея, он пишет лишь об обязательствах, налагаемых дружбой.