Цицерон

Гратидия принесла Марку Туллию Цицерону, деду оратора, двух сыновей — старшего, Марка, отца нашего Цицерона, и младшего, Луция. Луций предпочел жить «в сторону Гратидия». Рассчитывая скорее всего на политическую карьеру в Риме, он вошел в «когорту» Антония, сопровождал своего дядю Марка Гратидия в Киликию, но в отличие от него вернулся оттуда целым и невредимым. На обратном пути, в Афинах и на Родосе, ему довелось слышать, как беседовали с Антонием греческие философы и риторы. Вскоре Луций Цицерон умер, оставив сына, также носившего имя Луций. Цицерон неоднократно проявлял трогательную заботу об этом своем двоюродном брате и в 79 году, отправляясь в длительное путешествие по Востоку, взял его с собой.

Старший сын Марка Туллия Цицерона, хотя обнаруживал тоже семейную склонность к искусству слова, в отличие от младшего брата не ведал никаких соблазнов честолюбия. Семья принадлежала к сословию всадников, что открывало ее членам доступ к римским магистратурам, а дружеских и деловых связей в среде римской аристократии, как мы упоминали, у нее было более чем достаточно. Уже Марк Эмилий Скавр, консул 115 года, всенародно прославлял Туллия, деда оратора, за ту позицию, которую он занял при обсуждении вопроса о тайном голосовании, за яростное сопротивление Гратидию и сожалел, что Туллий не поставил свою энергию на службу римскому сенату. Предпосылки для возвышения арпинских Туллиев были таким образом созданы, но еще одному поколению предстояло миновать, прежде чем они были реализованы. Луций умер молодым, а Марк не чувствовал в себе сил, необходимых для политической карьеры. Он был слаб здоровьем и потому не мог занимать магистратуры, которые требовали участия в походах и в изнурительной борьбе на форуме. Марк предпочел остаться в своем муниципии. Много позже, в 43 году, когда Цезарь был уже убит, а Цицерон выступил как заклятый враг Антония, когда страсти накалились до предела и ненависть дошла до того, что имя престарелого оратора оказалось включенным в проскрипционные списки, его политический противник Квинт Фуфий Кален уверял, будто отец нашего Цицерона был фулоном (так в Риме называли ремесленников, занимавшихся стиркой белья и чисткой одежды) и торговал виноградом и оливками. Это, разумеется, легенда, но она дает возможность заглянуть в семейную усадьбу на берегах Лириса или, может быть, его притока Фибрена и представить себе, как протекала там повседневная жизнь: река была совсем близко, и, воспользовавшись этим обстоятельством, на берегу построили прачечную, а виноградник и оливковая роща позволяли еще увеличить доходность имения. Такого рода побочные промыслы полуремесленного характера были в ту пору весьма распространены. Владельцы участков закладывали на своих землях каменоломни или налаживали производство черепицы. Ничего позорного в этом не было, и лишь ненависть политического врага могла увидеть здесь доказательство низкого социального положения или непорядочности. Ни Цицерон, ни брат его, ни их отец сами, разумеется, белья не стирали.

Как бы там ни было, Марк Цицерон-отец, по всему судя, считал, что, ведя подобную жизнь, закладывает основы карьеры своих сыновей и предоставляет им возможность удовлетворить честолюбие, которого сам был лишен. Доходы от имения позволили ему приобрести дон в Риме, насколько мы знаем, на склонах Эсквилина, в Каренах — районе, который в ту пору считался окраинным; в моду его ввел много позже Меценат, разбивший свои сады на соседней возвышенности. Мы не знаем, когда именно отец Марка и Квинта приобрел этот дом; скорее всего когда обоим юношам пришла пора постоянно посещать дома сенаторов, которым, как мы вскоре увидим, отец доверил их образование. Дом на Эсквилине так и остался лишь временным пристанищем, по-настоящему семья никогда в Рим не переселялась и не покидала родной Арпин. Узы, связывавшие ее со старинным муниципием, были слишком крепки, и порвать их полностью было невозможно. В начале своей карьеры Цицерон обосновался в римском доме в ожидании того времени, когда ему, уже претору, удастся переселиться поближе к центру общественной жизни города, на Палатин, и после того, как это случилось, дом в Каренах перешел к Квинту.

Мать Цицерона, Гельвия, происходила из хорошей старинной арпинской семьи и отличалась, по словам Плутарха, весьма похвальным поведением. Знаем мы о не 1 мало — пожалуй, только то, что она очень экономно вела семейные расходы. Младший ее сын Квинт в письме к вольноотпущеннику Марка Тирону упоминает о заведенном ею обыкновении, которое, должно быть, поразило мальчиков и надолго запомнилось им: если вино из кувшина бывало выпито, то пустой кувшин по требованию Гельвии запечатывали, дабы никто не мог осушить тайком еще один, полный.