Цицерон

Войну с пиратами Помпей завершил за одно лето, по другая опасность — Митридат — беспокоила Рим по-прежнему. Последние кампании Лукулла были неудачны; посланные ему на смену проконсулы Марций Рекс и Ацилий Глабрион не сумели выправить положение. Приходилось снова обращаться к Помпею. Была повторена та же процедура, что прошла с успехом предыдущей весной: в январе 66 года народный трибун Гай Мацилий Крисп выступил с проектом распространить полномочия, врученные Помпею по закону Габиния, на новые провинции и на ведение войны против Митридата. Цицерон, который только что с шумным успехом был избран претором, намного опередив по числу голосов своих соперников, на этот раз молчать не захотел. С ростр, перед народом, он произнес первую свою политическую речь, вскоре опубликованную под названием «О предоставлении империя Гнею Помпею» или, в соответствии с другой версией, заслуживающей меньше доверия, — «В защиту Манилиева закона». Почему Цицерон решил прервать молчание?

Существует множество объяснений этого шага. Наиболее неблагоприятные для Цицерона содержатся у же в «Истории» Диона Кассия — автора, вообще враждебного нашему герою. Дион прежде всего утверждает, будто Цицерон лишь следовал за Цезарем; Цезарь же, по его мнению, считал, что закон все равно пройдет, что, поддержав закон, он укрепит свое положение среди популяров и получит возможность в дальнейшем добиваться подобных же почестей и что Помпей, сосредоточив в своих руках такую огромную власть, возгордится и тем восстановит народ против себя. Цицерон же, по утверждению Диона Кассия, стремился занять господствующее положение в государстве и, предвидя одобрение закона, выступил в его защиту с единственной целью показать знати и народу, что силы, которые он поддерживает, всегда побеждают. В связи с этим историк обвиняет Цицерона в двуличии и в том, что в зависимости от обстоятельств он выступает то за аристократию, то за популяров. Объяснения такого рода явно навеяны политическим опытом несравненно более позднего времени. Анализ речи, произнесенной Цицероном, позволяет предложить другое объяснение, полнее учитывающее всю сложность ситуации.

Молодой оратор начинает речь уверенно, несмотря на то, что впервые выступает с ростр, ибо только что одержал победу на выборах и стал претором. Он говорит, что Помпей — полководец, который уже много раз делом доказал, чего он стоит, магистрат, которому тот же народ только что выразил свое восхищение и доверие. В таком выступлении самом по себе не было ничего необычного, поскольку каждый магистрат обладал правом непосредственного обращения к народу. Правда, чаще всего законопроекты такого рода рассматривались предварительно в сенате, но то было лишь обыкновение, в принципе же утверждало законы собрание граждан, воплощавшее majestas — величие римского народа. Изложение Цицерона отличалось простотой и ясностью плана — даже люди, не привыкшие размышлять на подобные темы, могли сразу понять, в чем состоит дело. Речь идет, говорит Цицерон, «о славе римского народа, в особенности о славе воинской, завещанной вам предками». Речь идет далее о спасении дружественных и союзных городских общин, о сохранении доходов, поступающих из восточных провинций, без которых Рим не сможет отстоять то высокое положение, которого своими деяниями добились его предки. Речь идет, наконец, о том, чтобы смыть с имени Рима пятно, которое останется на нем навсегда, если преступления Митридата и далее пребудут безнаказанны. С ловкостью оратора и с подлинным проникновением в психологию своего народа Цицерон соединяет воедино доводы, особенно сильно действующие на римлян, взывает к таким постоянным их чувствам, как любовь к славе, верность обязательствам, жажда обогащения, — последнее было в их глазах лишь справедливым воздаянием за славу и верность.

Воскрешая далее в общих чертах историю войны с Митридатом, Цицерон остерегается бросить малейшую тень на заслуги Лукулла. Напротив того, он их подчеркивает, восхваляет полководца-аристократа и приписывает его поражение одним лишь превратностям Фортуны, замечая тут же, что переговоры, которые начал с Митридатом Серторий и которые поставили под угрозу целостность Римской империи, — результат интриг марианцев. В войне, в которой Помпею предлагается поручить командование, заинтересованы, как явствует из всего сказанного, не популяры и не сенаторы, а весь Рим, Рим как единое целое. Что же остается от утверждения Диона Кассия, будто Цицерон «вел двойную игру»? Не естественнее ли считать, что он стремился объединить граждан предельно простой идеей — идеей укрепления и величия не плебса, не того или иного социального класса, а всего Рима, римского государства в его целостности.