Цицианов

Во-вторых, солдаты и офицеры рисковали быть перебитыми или плененными превосходящим по численности противником. Беспечность проявили и командиры некоторых частей, что позволило восставшим в первые дни добиться заметных успехов. Но концентрация войск — альфа и омега в «правильной» войне — не являлась бесспорным преимуществом, когда речь шла о народном восстании. Сбор взводов и рот под полковые знамена означал, что десятки пунктов, где ранее находился ясно видимый и грозный символ коронной власти — воинский отрад, оказывались вне зоны правительственного контроля и потому легко становились «гнездами мятежников». Кроме того, каждое передвижение войск народная молва превращала в паническое бегство, что способствовало поднятию духа повстанцев. Именно этими соображениями руководствовался, например, полковник Деев — командир пехотного батальона, располагавшегося недалеко от Вильно. В своем рапорте он указал, что не двинулся навстречу двум карабинерным полкам, шедшим из Риги, чтобы его уход не был воспринят как отступление и бунт не разросся бы до неимоверных размеров [97]. Впрочем, настроения в польском обществе тогда были различны. Если шляхтичи, представители духовного сословия были воодушевлены идеей восстановления независимой Польши, то большая часть крестьянства не особо рвалась в бой. Имеется свидетельство жителя местечка Сморгонь о том, как формировалось тамошнее ополчение. Представители революционного правительства приказали всем мещанам и селянам изготовить пики и выйти с таким вооружением навстречу русским полкам. Для того чтобы не было ослушников, в центре местечка поставили виселицу. Однако, когда правительственные войска появились, ополченцы побросали пики в огонь и разошлись по домам [98].

Цицианов оказался едва ли не единственным из генералов, не оплошавших в начале Польского восстания. На этот счет сложилось прочное мнение даже в глухой провинции. В первых числах июня 1794 года графу А.Р. Воронцову писал его знакомый Н.А. Львов из Вышнего Волочка: «В Варшаве сделался бунт; ночью по выстрелу пушки солдаты и мещанство бросились резать наших без исключения. Игельстром, Апраксин, Зубов и еще кой-кто ушли в Пруссию и спаслись с 500 человеками. В Варшаве солдат и людей барских (сторонников так называемой конфедерации, собранной в городе Баре. — В. Л.)перерезано более 3000. Фан Сухтелен и Боур взяты в полон; вся наша артиллерия, деньги и бумаги; о Бюлере и об Аше, так как и о всем министерстве (российском посольстве. — В.Л.) ислуху нет. На другой день генерал-провиантмейстер Новицкий, собрав наши войска, около города стоявшие, вошел в Варшаву, отбил 20 наших пушек и несколько денег. В тот же день в Вильне поляки окружили живущих в городе генералов, штаб- и обер-офицеров взяли в полон (сии все посажены в монастыре в Вильне), перерезав караул в 220 человек состоявший. Тут взяты генерал-майор Арсеньев, подполковник Языков, других не помню; а когда собрались на помощь войска из уезда, то нашли, что все паромы обрезаны. В Гродне генерал-майор Цицианов лучше всех сделал: он окружил город, сказал им, что видит в оном некоторое возмущение; что если против Костюшки они ополчаются, он идет с ними; но до приближения неприятеля должны они сложить оружие, или он их сожжет. И они все сдались…» [99]