Цицианов

В описаниях Кавказа, которые составлялись по заданию правительства, также сквозило чувство превосходства. Командовавший русскими батальонами в Тифлисе полковник Бурнашев в 1780-е годы такими видел грузин: «Положение земли гористое, что делает тамошних жителей, как и везде в горах, людьми более суровыми; по всегдашней связи и обращению их с персиянами, переняли они их обычаи, и хотя многие одарены достаточно естественной способностью разумения, но не заботятся однако о воспитании и просвещении детей своих, а потому и не предвидящи, лживые, не постоянны и корыстолюбивы, многие из благородных лично храбры, деяниев великих, отличающих дарования, не видно, не имеют привязанности и к ближним своим родственникам, жизнь и пища суровая, обхождения между собой мало, публичных увеселений нет, кроме конского ристания два раза в год и часто палатного боя; обычай свой и жизнь почитают превосходными, к европейским приметно их отвращение, и при всей своей бедности глупо горды»[601]. Спустя три десятилетия после присоединения Грузии к России один из авторитетных авторов уверял читателей: «Почитая войну единственным занятием, их достойным, грузины вообще не прилежали к наукам, торговле и другим мирным занятиям. Они привыкли повелевать и все им нужное приобретать острием меча. От сих наклонностей грузины вообще вспыльчивы, надменны, страстны до чинов и отличий, и всему более предпочитают наружный блеск, тщеславны до высочайшей степени, но зато великодушны и некорыстолюбивы… Из грузин можно составить отличное войско, но сделать из них трудолюбивых граждан, стремящихся к усовершенствованию важных отраслей народного богатства, совершенно невозможно… Они презирают всех, которые занимаются чем-либо другим кроме ремесла воина; ревнивы до высочайшей степени, страстны к женскому полу, честны, твердо держат данное слово, набожны, но не суеверны и не фанатики, одним словом, отличаются от армян всеми теми качествами, которыми отличается воин от торговца»[602]. Широкое распространение получило представление о врожденной свирепости жителей гор, о их природной и неискоренимой страсти к грабежам и убийствам. Один из главных идеологов декабризма, Павел Иванович Пестель, писал в своем программном документе «Русская правда» по поводу обустройства южных окраин империи: «…Кавказские народы… разные веры исповедуют, на разных языках говорят, многоразличные обычаи и образ управления имеют и в одной только склонности к буйству и грабительству между собой сходными оказываются. Беспрестанные междоусобия еще более ожесточают свирепый и хищный их нрав и прекращаются только тогда, когда общая страсть к набегам их на время соединяет для усиленного на русских нападения…» Он предлагал тем, кто покорится, дать «российское правление и устройство» (читай — уравнять их во всем с остальными подданными), а тех, кто будет в том упорствовать, насильно переселить «во внутренность России, раздробив их малыми количествами по всем русским волостям». Оказавшись в таком состоянии, горцы, по мнению Пестеля, через несколько десятилетий «растворятся» в массе славянского населения.

В отечественной историографии и коллективном историческом мнении главным двигателем европейской экспансии в Новое время традиционно считается алчность: колониальные империи создавались для эксплуатации местных природных ресурсов и населения, для сбыта собственных товаров. Причиной движения России на Кавказ проще всего было бы назвать стремление к захвату земли, если бы не одно обстоятельство: наличие огромных неосвоенных территорий в Поволжье, Сибири, Новороссии. Миллионы десятин плодородной степи и лесостепи ждали пахаря, которому там, в отличие от Кавказа, не надо было опасаться гибели или плена. Да и климат далеко не везде был подходящим для уроженцев Псковщины или Рязанщины. В письме Александру II от 10 января 1863 года наместник А.И. Барятинский по степени важности поставил колонизацию на последнее, шестое место в перечне «краеугольных камней для счастья и процветания» Кавказа после воспитания женщин, уничтожения влияния шариата, восстановления христианства, устройства путей сообщения и орошения[603]. О «водворении» на Кавказе русского населения постоянно мечтало Военное министерство, надеявшееся со временем перейти к комплектованию гарнизонов местными уроженцами, которые бы не умирали, как мухи, от туземных лихорадок. Казачьи станицы продвигались в глубину предгорий и гор вовсе не потому, что терцам и кубанцам не хватало земли к северу от их станиц. Эти военизированные селения железным обручем должны были сжать горцев, покончить с их вольностью, под которой прежде всего понималась склонность к набегам.