Цивилиzации

Ждали долго; наконец их провели в просторный зал, который украшала гигантская железная люстра, угрожающе нависшая над их головами.

Перед ними, спиной, стоял человек в черном берете — их разделял массивный деревянный стол, на котором были разбросаны какие-то бумаги; незнакомец смотрел в окно, обращенное к порту. В этот час (как, впрочем, и в любое другое светлое время) на пристанях вовсю трудились грузчики.

Сервантес толкнул грека локтем: он заметил сваленные в углу картины друга.

Незнакомец заговорил, не оглядываясь: «Благодарите покровителя, отправившего мне ваши произведения, и Господа, который вам отчасти благоволит».

По властному голосу несложно было понять, что перед ними важная персона, и в самом деле: это был адмирал Колиньи.

Обернувшись наконец, он сгреб разбросанные по столу бумаги и потряс ими перед носом Сервантеса: «Беседа говорящих собак? Право же, потешно. А эта комедия о театре чудес...[278] Он вам ее читал, господин живописец? Нет? Позвольте рассказать вам сюжет: два ловких прохвоста убеждают народ, что театр чудес показывает свои сокровища лишь старым христианам чистых кровей, без всяких там примесей еврейских и мавританских. Разумеется, это обман. Но как по-вашему, что из этого вышло? О, диво дивное! Не нашлось зрителя, который громко не восторгался бы мнимыми чудесами театра».

Первый советник короля Франции хохотал от души.

«Ну разве не славная басня?»

Ни грек, ни Сервантес отвечать не смели. Адмирал перебирал пальцами толстую золотую цепь, висевшую у него на шее: «Великие заморские нации, Мексиканская империя, под чьим протекторатом находится Французское королевство, и Западная империя инков, ее верный союзник, друг Пятой Четверти и нам всем, ищут живописцев и литераторов, ибо живопись и сочинительство суть две области, в которых эти великие империи, при всей своей мощи, не успели еще превзойти наш Старый Свет. Вы не обделены талантом и потому отправитесь ближайшим судном с данью, которую Франция платит Мексике. Там вас продадут тому, кто больше заплатит, а если Господу будет угодно, сможете выкупить свободу». И он жестом приказал стражам их увести. На следующий день они оказались на борту галеона с вином и людьми, взявшего курс на Кубу.

Один старый испанский моряк как-то сказал Сервантесу: «Хочешь научиться молитве — выйди в море». Между тем путешествие, которое не заняло и двух лун, прошло, как во сне.

На борту двое наших друзей повстречали женевского сапожника, мексиканского торговца, еврея из Фессалоник, гаитянского изготовителя табака и принцессу Чолулы[279], странствовавшую со своим ягуаром.

Все они расхваливали им красоты заморских краев, бескрайние просторы, щедрую природу, несметные богатства и возможность поймать удачу за хвост, если только ты отправился в путь, не имея крамольных планов.

И вот однажды утром на горизонте показались очертания Баракоа, кубинской столицы и перекрестка дорог, ведущих из двух миров. Это был город дворцов, пальм и терракотовых хижин, где собаки переговаривались с попугаями, а богатые торговцы продавали рабов и поили всех вином, где улицы наполнял аромат незнакомых фруктов, а обнаженная знать таино скакала верхом на чистокровных чилийских лошадях, и единственным их убранством были колье из красного жемчуга в восемнадцать рядов и браслеты из крокодильей кожи; даже нищие напоминали там поверженных античных царей с медными и золотыми масками и зеркалами на головах, а лавки изобиловали товарами, и вечерами ящерицы с гребнями опасливо выползали на улицы в поисках ящиков, которые можно опустошить. Говорили там на любых языках, любых женщин любили и молились любым богам.

Ослепленный таким ливнем красок, грек, чьи нервы не выдержали этого вавилонского бурления, стал смеяться как безумный.

Воздев глаза к нему и позабыв о неопределенности грядущего, Сервантес восхищенно следил за красноголовыми грифами-урубу, которые кружили над ним, и вообразил, что все, кого он видит вокруг, — призраки этого заколдованного острова и сам он, вне всякого сомнения, тоже призрак.