Цивилизация. Чем Запад отличается от остального мира

Выражение “драка за Африку” означает безжалостный раздел континента европейцами. Ее апофеозом стал Фашодский кризис (1898), когда конкуренты – французы и англичане – столкнулись в селении Фашода (современный Кодок) в суданской провинции Бахр-эль-Газаль. Французская экспедиция во главе с майором Жаном Батистом Маршаном стремилась связать Нигер с Нилом и создать цепь от Сенегала до Джибути (тогда Французское Сомали). Англичане во главе с сэром (позднее лордом) Гербертом Китченером рассматривали Судан как ключ к линии Каир – Капская колония. Встреча произошла 18 сентября 1898 года в точке, где эти две линии пересеклись. Хотя Маршана сопровождали всего 12 офицеров и 150 стрелков, а яблоком раздора оказалась топь с тростником и мертвой рыбой, встреча в Фашоде привела Англию и Францию на грань войны[433].

Заметим, что “драка за Африку” означала также борьбу за научные знания, которые были в равной мере результатом конкуренции и сотрудничества и несли бесспорную выгоду как европейцам, так и африканцам. Бактериолог, рискующий жизнью, чтобы найти средство от смертельного заболевания, был таким же храбрым героем империи, как солдат и первопроходец. Теперь у каждой европейской страны с серьезными имперскими амбициями имелся собственный институт тропических болезней. Институт им. Пастера в Париже, открытый в 1887 году, стал примером для Школ тропической медицины в Лондоне и Ливерпуле (1899) и Института морских и тропических болезней в Гамбурге (1901).

Но есть предел всему. К 1914 году в сельских здравпунктах Сенегала работало менее 100 врачей. К 1946 году во всей Французской Западной Африке действовало всего 152 здравпункта. Пункту в Стэнли-Пуле (позднее – Браззавиль) во Французском Конго, предназначенном для обслуживания 80 тысяч человек, ежегодно выделяли лишь 200 франков. В 1927 году там побывал писатель Андре Жид. Ему рассказали, что если “у медицинской службы просят лекарства, она не присылает (да и то после огромной задержки) ничего, кроме йода, сульфата натрия и борной кислоты”. Эта “удручающая нужда” позволила “болезням, которые можно легко обуздать… закрепиться и даже развить успех”[434]. Частично это зависело от экономических реалий. Самой Франции было еще очень далеко до полноценной системы здравоохранения. Просто не хватало ресурсов, чтобы прислать врачей и вакцины в далекие деревни Сенегала или Конго. Однако то был и вопрос приоритетов. Западные научно-исследовательские институты охотнее занимались изучением болезней, досаждавших в первую очередь европейцам (например, малярии и желтой лихорадки), а не холеры и сонной болезни, от которых погибало множество африканцев.

Изначально французская “цивилизаторская миссия” основывалась на революционной идее универсального гражданства. Но когда колониальная империя расширилась, эту идею оставили. Теоретически любой западноафриканский sujet [подданный] мог стать citoyen [гражданином], но на практике гражданство могли получить немногие (“дисквалифицировали”, например, тех, кто практиковал многобрачие). В 1936 году из 15 миллионов жителей Французской Западной Африки вне 4 прибрежных коммун гражданами были лишь 2136 человек[435]. Стала нормой сегрегация по месту жительства (например, отделение европейского Плато от африканской Медины в Дакаре), потому что африканцы “распространяли инфекционные болезни”. Образование также было доступно лишь крошечной “промежуточной” элите[436]. Прежде французы поощряли расовую ассимиляцию[437]. Теперь сегрегацию рекомендовала медицина. Это согласовалось с господствующим представлением: “ассоциация” реалистичнее ассимиляции по причине, как выразился теоретик колониализма Луи Виньон, “несовместимости принципов 1789 года с консерватизмом неевропейского населения”[438].

Бой с тропическими болезнями шел не только в лабораториях, но и в африканских городах и деревнях. Когда в Сенегале вспыхнула эпидемия бубонной чумы, французские власти действовали беспощадно. Дома зараженных сожгли, их владельцев согнали в карантин, а трупы в нарушение мусульманских традиций закопали, залив креозотом или засыпав известью. Африканцы чувствовали себя скорее жертвами, чем спасенными. В Дакаре прошли массовые манифестации, бунты и первая в истории Сенегала всеобщая забастовка[439].

Для того, чтобы остановить эпидемию, медицина требовала жестких мер. Однако наука того времени оправдывала и просто жестокое обращение с африканцами. Для евгеники они были низшей расой. И нигде эта псевдонаука, единокровная сестра-мутант бактериологии, не оказала влияния пагубнее, чем в Германской империи.

Черепа на острове Акул