Цивилизация Древнего Рима

Италийские корни латинской литературы никогда не отрицались. Определенные глубокие черты, присущие народу: чувство реальности, интерес ко всем аспектам, даже самым обманчивым, человеческой природы, стремление влиять на людей, желая сделать их лучше, — все это обнаруживается у римских авторов во все времена. Все хотели в какой-то степени служить городу: либо как своей родине (подобно, Титу Ливию, который сочинил свою «Историю» для того, чтобы восславить народ-властелин), либо же — поскольку подразумевалось, что Рим — родина всех людей, — тому идеальному городу, о котором мечтали философы. Все хотели оставить о себе память и свидетельства: очень редко встречаются немотивированные сочинения, которые не имеют другой цели, кроме эстетической. Красоте авторы отводят подобающее место в мировом порядке: Эпикурейская философия Лукреция выражена им в восхитительной поэме, в которой он гениально предвидит глубокие основы системы, ставшей главной частью его собственного мировоззрения. Свое обращение к рифме он оправдывает потребностью изложить трудные философские постулаты приятным образом и сравнивает поэтические украшения с медом, которым врач смазывает край чашки, из которой ребенок должен выпить горькое лекарство. Кажется, тот факт, что его поэзия проистекает непосредственно из его метафизической рефлексии, до конца еще не осознан, а красота, упругость эпической формы — из его философского опыта, отчасти невыразимого, несводимого к логическим формулам. Он хотел образовать Меммия [237], своего покровителя и друга, обратить его к философии, которая, единственная, может внести спокойствие и ясность в человеческую душу. Наверняка, он был бы недоволен, если бы обнаружил в греческой поэзии подобное апостольское рвение, однако далекое от эстетического дилетантизма.

И все же латинская поэзия еще при своем начале не пренебрегала произведениями искусства ради искусства. Оставим в стороне творчество Энния [238]— отца Энния, как его называли поэты, жившие после него, — и его поэму о гастрономии («Hedyphagetica»), которая представляет собой лишь искусное подражание самым упадочным эллинистическим пустячкам (но уже в ней имелись дидактические нотки). Во времена Цицерона и Цезаря образовалась школа «новых» поэтов [239](именно так они себя и называли), ссылаясь на александрийских поэтов. Они хотели обогатить Рим новой славой — поэтическим блеском. Творением наиболее типичным этой эстетики, без сомнений, является поэма (относительно длинная для ученика тех, кто нарочито презирал длинные стихотворения), написанная Катуллом и воспевающая мифологическую свадьбу Фетиды и Пелея [240]. Большая ее часть была посвящена описанию ковра, на котором божественная рука запечатлела миф об Ариадне. Дочь Миноса, похищенная Тезеем, была им покинута, когда спала на побережье Наксоса. Она просыпается в тот момент, когда парус корабля, на котором она должна была плыть в Аттику, исчез за горизонтом. Она в отчаянии, но вдруг с небес спускается кортеж, который прибыл за ней как за невестой божественного Диониса.

Очевидно, что все в этой поэме немотивированно, она представляет собой безделушку в чистом виде, какой она могла быть, как мозаика, керамика или архитектурный декор, которыми любили в ту эпоху украшать жилища. В то же время можно утверждать не без оснований, что эта поэма содержит в себе некий эстетический смысл: на саркофагах встречается резьба по мотивам мифа об Ариадне, где он, без сомнения, имел религиозное значение. Спящая Ариадна, погруженная в глубокий сон, который предваряет ее апофеоз, символизирует астральное бессмертие души, направляемой опьянившим ее Дионисом. По правде говоря, нам неизвестно, хотел ли Катулл выразить подобную интерпретацию мифа, был ли он чувствителен к эстетическому и живописному образу мысли, который выразил. Несмотря на то что эпиталама имеет чисто эстетическое значение, следует признать, что последователи Диониса (а их было много) могли найти в ней эхо своих верований. Поскольку Рим был исполнен нравственных символов, то в сочинениях, совершенно немотивированных, поэзия содержала присущий ей пафос назидания.