Первое необходимое замечание: среди девяти муз, дочерей Аполлона, представляющих собой благородные увеселения для ума, нет ни одной, которая бы покровительствовала архитектуре и пластическим искусствам. Их отсутствие показательно: оно означает, что в глазах греков дело архитектора, живописца или скульптора не относится к творческой сфере, как труд поэта, астронома или музыканта. Художник слишком зависит от материала, с которым он работает, чтобы находиться в одном ряду с теми, кто обращается со звуками и словами. Восхищение, которое вызывают результаты его труда, никак не связано с даром божественного вдохновения, признаваемым за любимцами муз: художника рассматривают в первую очередь как ремесленника.
Отсюда второе свидетельство, предоставляемое самим пластическим искусством. Известно, что в римскую эпоху состоятельные ценители (Цицерон и Плиний Младший нас в этом заверяют) любили окружать себя портретами великих мыслителей, поэтов и ораторов. Ими украшали библиотеки и сады. В большом количестве также копировали настоящие и предполагаемые изображения Гомера и Платона, Сократа и Еврипида, Демосфена и Эпикура, некогда запечатленные греческими скульпторами IV века или эпохи эллинизма. Многие из этих портретов сохранились и составили весьма привлекательную галерею известных лиц. Но в этом богатейшем ансамбле нет ни одного художника, ни одного скульптора. Говорят, Фидий изобразил самого себя на щите Афины Парфенос в образе легендарного скульптора Дедала рядом с Тесеем, которому придал черты Перикла, но афинян оскорбила бы такая вольность, которую они сочли бы святотатством. Эта история, без сомнения, вымышленная, и попытки восстановить подлинный портрет Фидия по копиям знаменитого щита завершились ничем. В действительности нам не известен облик великих греческих художников. Никто из них, по нашим сведениям, не оставил ни своего узнаваемого автопортрета, ни портрета своих собратьев. Никто не помышлял даже просить их об этом, а не то что бы устанавливать их изображения в общественном месте. Тот животрепещущий восторг, который испытывали от их произведений, не распространялся на их личности.
Это отношение, которое может показаться удивительным, напротив, прекрасно согласуется с иерархией общественных ролей в восприятии греков. Поскольку художник был, с их точки зрения, по сути ремесленником или, как говорили сами греки, банаусом, он не мог претендовать на уважение, которое заслуживал бескорыстный труд. Когда Сократ у Платона ведет разговор о Фидии, он пользуется термином «демиург», то есть «творец», «мастер», и затрагивает живописцев или скульпторов лишь для того, чтобы сравнить их с умельцами в различных областях ручного труда или техники. В другом месте Платон нам сообщает, что софист Протагор, бравший очень высокую плату за свои уроки, зарабатывал столько же серебра, сколько Фидий и десять других скульпторов вместе взятые. Но к самим софистам, какой бы ни была их репутация, относились с некоторым пренебрежением, поскольку их деятельность не была бескорыстной. Понятно, насколько далеко было место художников от первых рядов в греческом обществе. И все же их скромное положение, ничуть не умалявшее качества их искусства, скорее ему способствовало. Если искусство — это главным образом техника, значит, художник должен показать себя мастером в своем деле: он бы не смог ни отделить вдохновение от мастерского владения техникой, ни сделать так, чтобы одно не мешало другому. Таким образом, его общественное положение хранило его от опасности впасть в поверхностность или примитивизм.
Именно этот приоритет технического мастерства, повсеместно признанный и художниками и публикой, объясняет исключительное качество греческих произведений в целом. Разумеется, в Греции того времени творили не только мастера первого ранга.